На улице сверкали звезды. Буров остановился, расставив ноги, запрокинув голову, смотрел в сияющее огнями небо и всей грудью вдыхал морозный воздух.
– Прогноз обещает пургу, – сказала Люда.
– Будет буря, мы поспорим, – пробормотал Буров, думая о чем-то своем.
Ехать было совсем недалеко. Люда хотела помочь Бурову войти в его коттедж, поддерживая под руку, но он рассмеялся, повернул ее к себе спиной и легонько толкнул.
– Вот так-то! – сказал он. – За все тебе спасибо, хороший мой Люд, наверное, лучший из людей.
Девушка отпустила машину и пошла пешком – здесь все близко… Между тем небо затянуло тучами, вероятно, прогноз погоды окажется верным. Люда зашла в лабораторию узнать, не нужна ли там помощь на случай пурги. Ее заверили, что смена справится своими силами.
К своему коттеджу Люда подошла одновременно с каким-то огромным, неуклюжим человеком в дохе, достававшей ему до коленей. Девушка ахнула. Это был Буров!..
Он ввалился в коттедж Веселовой-Росовой, как, бывало, топотал своими ножищами, отряхивая снег, ворочался в тесной передней, как медведь.
Из столовой выглянула секретарша академика Калерия Константиновна.
– Ах, как я рада вашему выздоровлению! Академик будет просто в восторге, – сладко произнесла она.
Буров кивнул ей. Овесян! Здесь? Вот это удача!
Он вошел в столовую, намеренно задерживаясь, откашливаясь и украдкой смотря на дверь комнаты Елены Кирилловны. Но Шаховская не вышла.
Перехватив взгляд Бурова, Люда заглянула к Елене Кирилловне. Та, одетая, сидела на кушетке, подобрав ноги. Портьера в ее комнату задернута, но дверь приоткрыта. На немой вопрос Люды она отрицательно покачала головой.
Услышав кашель Бурова, в столовую выбежали Веселова-Росова и Овесян. Мария Сергеевна бросилась на грудь Бурову и заплакала. Это было так неожиданно, что Сергей Андреевич растерялся. Овесян тряс его руку.
Мария Сергеевна усадила Бурова за стол, велела Люде подать электрический самовар.
– Как хорошо, что вы сразу к нам, – говорила Веселова-Росова, разливая чай. – Мы должны быть вам ближе всех.
Мария Сергеевна рассказывала Бурову, какой интерес у советских ученых вызвала его субстанция, какие начаты работы для ее изучения.
– Мало, – сказал Буров, – мало.
– Опять вам мало, дорогой, – мягко упрекнула Веселова-Росова.
– Я поспорить с вами пришел, Мария Сергеевна, – сказал Буров, беря стакан. – Не терпелось…
Мария Сергеевна всплеснула руками:
– Сергей Андреевич! Да что вы, дружочек! Зачем же это?
– Вот это я понимаю! – воскликнул академик Овесян. – Значит, здоров.
Буров холодно посмотрел на Овесяна.
– Разговор у меня будет серьезный, Амас Иосифович!
– Серьезный? – обрадовался Овесян. – Давай по-серьезному! Мы только что говорили с Марией Сергеевной. Работы, проведенные в подводной лаборатории, очень интересны, их надо продолжать, но… Друг мой! Великий Резерфорд не позволял своим соратникам работать после шести часов, берег их здоровье и… считал, что людям надо дать время, чтобы думать… Поедешь на курорт, друг мой! Так решено. Все.
– У меня было достаточно времени, чтобы подумать. В одиночной палате… Я черт знает что успел передумать… о долге физиков. Атом может дать человечеству будущее, но может и отнять его. Теперь мне надо проверять.
– Проверять – это хорошо, – вставила Мария Сергеевна. – Если есть в науке единственный метод, который должен быть положен в ее основу, то это метод сомнения во всем, метод проверки!
– Дотошной проверки, абсолютного недоверия! Узнаю Марию Сергеевну Веселову-Росову! – вставил Овесян.
– Мы с вами, Амас Иосифович, представляем как бы два начала в науке. Ваш практицизм, мой принцип сомнения… Две стороны одной и той же медали, два начала единой науки.
– Простите, – упрямо сказал Буров. – Допускаю, что наука нужна не для науки. В конечном счете любое научное открытие будет использовано для практических целей. Однако ученый, делающий открытие, порой даже и представить себе не может, что он открывает. Разве мог Гальвани, наблюдавший подергивание ножки лягушки, представить себе современные электрогенераторы мощностью в миллионы киловатт, электрические сети, опутывающие шар?
