Раздался тревожный звонок. Красные лампочки неистово мигали. Автомат сопротивлялся, он протестовал против недопустимого, с точки зрения его железной логики, поступка космонавта.
Росову некогда было толковать с машиной, даже думать о чем-нибудь… Он должен был один заменить всю автоматическую аппаратуру, которую он отключил вместе с управляющим ею Автоматом.
Автомат был поставлен в тупик. Если бы он мог, то стал бы препятствовать космонавту, мешать его нелогичным действиям. Но, отключенный, он в состоянии был только неистово звонить и метаться по панелям красными огнями.
У Росова зарябило в глазах, и он выключил электрическое питание Автомата. Но Автомат неожиданно заговорил:
– Фиксирую обрыв сети. Перешел на аварийное питание от батарей. Требую включения в основную цепь управления. Корабль еще может вернуться.
Росов не слушал своего электронного друга. Он твердо знал, что делает.
Соседи справа и слева запрашивали по радио, что с ним. Вместо него ответил Автомат. Он «донес» на него, он сообщил, что человек, для того чтобы уничтожить летящие к Солнцу ракеты с Б-субстанцией, намеренно повел корабль в опасную зону тяготения Солнца, откуда не сможет вернуться.
Соседи справа и слева молчали. Они уже ничего не могли предпринять. Может быть, они благоговейно сняли шлемы в своих кабинах…
Управлять кораблем без помощи Автомата было очень трудно. Но это было необходимо. Следовало подвести к каждой ракете по торпеде… Потом взорвать их все вместе.
Групповой чудовищный взрыв не нарушил космической тишины. Она была в кабине Росова полной, глухонемой, какой бывает только в пустоте, без звона в ушах, без далекого лая собаки, без стука дождевых капель за окном…
Росов послал по радио донесение и включил Автомат. Автомат щелкнул и выбросил на панель карточку.
– Что это? – спросил Росов, рассматривая цифры. – Приговор тяготения?
Автомат, словно обиженный, молчал.
– Прости, друг, не мог поступить иначе, – понизив голос, сказал Росов.
– Нужно дополнить магнитную память, – наконец ответил Автомат.
– Что имеешь в виду?
– Амбразура может быть закрыта телом. Тело может быть стальным, бетонным, песчаным или живым.
– Умница! Мне приятно, что меня понял. Останемся друзьями… до конца.
Автомат снова выбросил карточку.
– Что это? Координаты конца? А знаешь… может быть, амбразуру все-таки закрыть собой легче. Сразу конец. А тут будет становиться все жарче… у тебя расплавятся предохранители.
Снова карточка лежала перед Росовым. Он мог узнать, по какому закону и в какие сроки будет повышаться температура в кабине.
Ему сразу стало жарко, пот выступил на лбу. Автомат уловил его биотоки, и манипулятор протянул ему полотенце и грушу с водой.
– Лишь бы Маша и Люда поняли меня, – прошептал Росов.
Автомат сказал:
– Женщины способны делать правильные выводы без промежуточных вычислений и умозаключений.
Росов похлопал ладонью по теплой панели:
– Кажется, мы с тобой тоже научились этому. А знаешь… все-таки вдвоем легче…
…Корабль-перехватчик Росова, неумолимо притягиваемый Солнцем, летел навстречу ослепительно яркой смерти.
Глава пятая. Голубая тетрадь
«Да, я пишу дневник! Настоящий дневник, который буду прятать под подушку, в который стану заносить все, что думаю, что чувствую. Это уже не школьная тетрадка, куда записывалось невесть что…
Говорят, дневники ведут только для самих себя или… рассчитывают, что они будут прочитаны всеми.
Я пишу в этой голубой тетради с бархатным переплетом вовсе не для себя и уж во всяком случае не для всех… Я хочу, чтобы только один человек прочитал его когда-нибудь, проник в тайники моих мыслей и чувств и, может быть, по-мужски пожалел об упущенном, о том, что никогда – повторяю, никогда! – ему не достанется…
Я открываюсь перед вами, Буров! Заглядывайте в глубину, если у вас не закружится голова. Я бы хотела, чтобы она закружилась. Мне будет смешно, что она у вас кружится, потому что, когда вы будете читать эти строки, вы мне будете совершенно безразличны.
А теперь я постараюсь забыть, что разговариваю с вами. Я хочу быть такой же гордой и холодной, какой была в кабинете академика, когда вы принимали эту колючую американку. Это был единственный раз, когда вы поцеловали мне руку. И ничего-то вы не понимали! Я потом исцеловала себе пальцы… А утром левую руку не вымыла!.. Я ведь протянула вам левую руку…
