Сильный запах селедочного бульона встретил Гарри, когда он открыл дверь дома, в котором жил, и вошел в темный коридор. Где-то внизу миссис Вестерхэм, домовладелица, во все горло распевала грустную мелодию. Это мог быть и гимн, и колыбельная, и романс.
Гарри на мгновение замер, прислушиваясь, и решил, что это все же гимн. Миссис Вестерхэм начинала петь с самого утра.
«Когда живешь одна, — призналась она однажды Гарри, — нужно или разговаривать самой с собой, или петь. Я не умею разговаривать сама с собой, поэтому пою».
Гарри жалел ее. Сам он никогда не скучал. Он часто оставался один, но не чувствовал себя одиноким. Вокруг происходило столько интересного…
«В этом и секрет, — думал он. — Нужно лишь уметь интересоваться людьми, которые живут вокруг нас, ходят по улицам, заходят в бары».
Гарри не собирался становиться таким, как миссис Вестерхэм — петь гимны с утра и до позднего вечера, представляя себя солисткой Ла Скала.
Он хотел было пойти поговорить с ней, но на этот раз воздержался. На его решение повлиял стук пишущей машинки Рона. Гарри была сегодня вечером необходима исключительно мужская компания. Только другой мужчина может понять его.
В большой комнате, где жили они с Роном, дым стоял столбом, хоть топор вешай.
Рон, как всегда, забыл открыть окно. Он сидел на бамбуковом стуле в одной рубашке с закатанными рукавами и, неистово затягиваясь трубкой, барабанил по клавишам пишущей машинки. Куча исписанных листов, валяющихся вокруг на полу свидетельствовала, что он уже работал довольно долго.
Рон приветственно махнул рукой.
— Секундочку, я сейчас закончу, — и принялся за работу с такой скоростью, которая всегда восхищала Гарри.
Гарри открыл окно, повесил фотоаппарат, пододвинул кресло к газовой плите и уселся. В первый раз он обратил внимание на убогий вид комнаты, у которой было всего одно достоинство — площадь. Но по сравнению с апартаментами Клер она напоминала каморку папы Карло.
Рон вдруг прекратил печатать и поднялся.
— Наконец! Ух! — сказал он, потягиваясь. — Я работал по-черному, как четыре негра. Надоело. Проверю это завтра утром.
Рону Фишеру было лет тридцать пять. У него было длинное лицо, черные глаза и желание выглядеть в глазах окружающих саркастичным. Гарри познакомился с ним в центре демобилизации. Через полгода они случайно встретились, и Рон, который хотел сэкономить на квартплате, предложил Гарри поселиться вместе с ним в комнате, которую снимал. Так они и прожили четыре года.
— Ты ужинал? — спросил Рон, собирая бумаги.
Гарри вытянул ноги, с комфортом устраиваясь в кресле.
— Конечно, — ответил он. — А ты?
— У тебя странный вид, — сообщил Рон, бросив быстрый взгляд на друга. — С тобой что-то произошло. Определенно, встретил девушку своей мечты.
Гарри покраснел.
— О чем ты говоришь?
— Ну, старина, рассказывай. Кто она?
— Ну, как тебе сказать… — пробормотал Гарри, удивленный тем, что Рон так сразу разгадал его секрет.
Журналист тем временем собрал бумаги и перетащил стол на другую сторону комнаты. Потом открыл холодильный шкаф и произвел ревизию его содержимого.
— Прямо скажем, с харчами у нас туго, — пробормотал он с сожалением. — Но мне не хочется выходить на холод и придется удовлетвориться тем, что имеется.
Он вытащил хлеб в упаковке, скукоженный сыр, масло и банку пива и перетащил это все на столик, стоявший напротив Гарри. Усевшись в кресло, Рон спросил:
— Ты действительно поужинал?
— Да, спасибо. Я даже очень хорошо покушал.
Фотограф замолчал, глядя в потолок и ожидая, что приятель хоть что-то спросит о девушке. Но тот лишь шелестел челюстями.
— Холодная курица, камамбер, экспортируемый из Франции, и виски, — не выдержал и похвастался Гарри.
— Неплохое меню, — одобрил Рон, пережевывая, увы, далеко не камамбер, а тривиальный чэддер не первой свежести. — Смотри на меня. Я поглощаю средиземноморские устрицы и ожидаю горную форель, которую уже заказал.
— Но я не шучу! — воскликнул Гарри, ударяя кулаком по ручке кресла. — Я действительно был у нее, и она угостила меня курицей.
