Установив таким образом свою точку зрения на взаимное отношение образованности европейской и народной русской, Киреевский обращается к рассмотрению частных явлений современной русской литературы и останавливается на журналах. Общий вывод обзора тот, что у нас больше потребности мнений, нежели самих мнений; литературных мнений у нас еще не составилось и не может их быть, «покуда господствующая краска наших мыслей будет служить оттенком чужеземных убеждений», лишенных в данный момент единства и цельности; при отсутствии на Западе законченных систем теперь каждый должен составить себе свой собственный образ мыслей, и если он не возьмет его из всей совокупности жизни, то всегда останется при одних книжных фразах, живое рождается только из жизни… Некоторый поворот к изменению такого порядка вещей замечается в зарождении того «славяно-христианского» направления, «которое, с одной стороны, подвергается некоторым, может быть, преувеличенным пристрастиям, а с другой — преследуется странными, отчаянными нападениями, насмешками, клеветами, но во всяком случае достойно внимания как такое событие, которому, по всей вероятности, предназначено занять не последнее место в судьбе нашего просвещения». Таково было содержание статьи Киреевского, в которой он впервые высказался печатно в духе нового направления, усвоенного его мыслью по вопросу об отношении русского просвещения к западному и называемого им «славяно-христианским» или «православно-славянским».
В близкой связи с ней по духу суждений и направлению мыслей находились и другие статьи Киреевского, напечатанные в «Московитянине» его редакции: заметка о сочинениях Паскаля, изданных Кузенем, статья о публичных лекциях профессора Шевырева о древней русской словесности, редакционная заметка о сельском хозяйстве при открытии в журнале отдела, посвященного этому предмету, вступление к отделу библиографии и ряд библиографических заметок: о «Беседах на Четыредесятницу» преосвященного Иннокентия, о переводе «Фауста» Вронченка, о книге графа Соллогуба «На сон грядущий», о сочинении Ф. Надеждина «Опыт науки философии», народной повести «Лука да Марья» Ф. Глинки, романе Шишкиной «Прокопий Ляпунов» в др. Говоря об утратах, понесенных русской литературой в 1844 году с кончиною Баратынского и Крылова, Киреевский останавливается между прочим на Гоголе как представителе «той новой, великой, до сих пор в ясном виде не являвшейся силе, которой неисчислимые результаты могут произвести совершенный переворот в нашей литературе и которую называют силою русской народности». По этому поводу он высказывает свой взгляд на значение народности в писателе вообще: в этой особенности, по его мнению, у писателя больше прав на жизненное влияние на литературу, нежели даже в гениальности. «Ибо если справедливо, — говорит он, — что красота принадлежит всем нациям, что статуя греческая равно нравится немцу и русскому, то надобно сознаться, что для понятия чужой красоты необходимо некоторое разумное отвлечение, охлаждающее ее действие, между тем как красота своенародная, окруженная невидимым строем сочувственных звуков, близких и далеких отголосков, темных и ясных, сердечных, несознанных воспоминаний, не отрывает мечту от жизненной сферы, но, действуя двойною силою, связывает художественное наслаждение, подлежащее сознанию, вместе с безотчетными пристрастиями нашей особенной жизни».
Книжка Глинки «Лука да Марья» назначалась для народа, и это обстоятельство дает Киреевскому повод высказать несколько мыслей относительно народной литературы вообще. Характер этой литературы, по его мнению, должен согласоваться с основанием и направлением народного мышления, содержание и характер которого почерпается из самых глубоких истин нашего вероучения. «Те не совсем правы, — говорит Киреевский, — которые смотрят на наш народ как на ребенка, еще ничего не смыслящего и требующего детских игрушек, поверхностных наставлений, полушуточного языка и легких размышлений о предметах самых обыкновенных…» Кроме названных статей, Киреевским в «Москвитянине» своей редакции была напечатана статья о Шеллинге
