— А в чем дело? Пьянство? Или женщины?
— Как можно, ничего подобного! Вы удивляете меня, сестра Фолконер! Моя репутация безупречна! Просто… э-э… просто я на время отошел от церковных дел, чтобы сблизиться с деловым миром и лучше понять душу мирянина, а затем продолжать свое служение в церкви.
— Ах, вот что! Весьма похвально. Благословляю вас, брат! А теперь извините меня, пожалуйста. Я тороплюсь на собрание церковного совета. — И, улыбнувшись ему одними губами, она поспешила прочь.
В эту минуту он казался себе непроходимым тупицей, увальнем, болваном. И все же он мысленно поклялся: «Ну, погоди, черт бы тебя побрал! Захвачу тебя как-нибудь врасплох, когда не будешь так поглощена делами и так дьявольски уверена в себе, — и тогда ты у меня спустишься с небес на землю, голубушка!»
II
За пять дней ему пришлось успеть сделать то, что было рассчитано на девять: побывать в девяти городах, — и все-таки в воскресенье вечером он был уже снова в Сотерсвилле и, надев свой новый коричневый костюм, явился к одиннадцатичасовому поезду на Линкольн.
Его увлечение Шэрон Фолконер переросло в трепетную страсть — первую настоящую любовь в его жизни.
Было слишком поздно, чтобы устраивать пышные проводы, но на станции все-таки собралось не менее сотни братьев и сестер. Пели «Храни нас бог до новой встречи», пожимали руки Шэрон Фолконер. Элмер отыскал глазами своего новоиспеченного приятеля, корнетиста Арта Николса, и остальную евангелическую братию: правую руку Шэрон — Сесиля Эйлстона, толстого, сентиментального солиста-тенора, молоденькую пианистку, скрипача, наставника воскресной школы и руководительницу работы с населением. (Один из главных помощников мисс Фолконер — агент по печати и рекламе — был уже в Линкольне, подготовляя почву для приезда вестников божьих.) Сидя в ожидании поезда на своих чемоданах, они очень смахивали на сонных бродячих актеров и, как все бродячие актеры, были совсем не такие, как на сцене. Хорошенькая бледная пианистка, которая появлялась на собраниях, словно ангел, окутанный облаком серебристой ткани, сейчас была простой провинциалочкой в измятом синем саржевом костюме. Руководительница работы с населением, напоминавшая монахиню в своем белом льняном одеянии, теперь имела явно вызывающий вид в своем красном с черной отделкой платье и поглощена была не столько прощальными гимнами, сколько нежными взглядами немца-скрипача.
А преподобный Сесиль Эйлстон, отдававший носильщику из отеля распоряжения относительно багажа, куда более напоминал сержанта-квартирмейстера, чем мистика с оксфордским дипломом.
Зато Шэрон, вся в белом, была по-прежнему царственно хороша и притягивала всех к себе, точно магнит. Жирный пресвитерианский священник с бакенбардами увивался возле нее, пожимая ей руку с более чем благочестивым жаром. Она, к ярости Элмера, улыбалась ему, улыбалась длинному, тощему священнику секты «апостолов христовых», горячо пожимала всем руки и умилялась каждому. «Благослови вас господь, сестра». Но глаза у нее были усталые, и Элмер заметил, что, когда она отворачивалась от своих почитателей, уголки ее губ опускались. И тогда она казалась совсем юной, утомленной и беззащитной.
«Бедная девочка!» — думал Элмер.
Слепя огнями, оглушая пронзительным свистом, подошел поезд, и труппа засуетилась, подхватывая чемоданы.
— Прощайте!.. Благослови вас боже!.. Господь да благословит ваше дело!.. — кричали все разом — все, кроме священника-конгрегационалиста, хмуро стоявшего в стороне от всех и пояснявшего кому-то из прихожан:
— Укатила… Собрала за шесть недель столько, что всей нашей церкви на два года хватило бы, чтоб прокормиться, и укатила!
Элмер пробрался к своему другу музыканту Арту Николсу и, взбираясь вместе с ним на ступеньки вагона, шепнул:
— Арт! Арт же! Лекарство-то от всех болезней у меня с собой!
— Здорово!
— Вот что! Слушай! Устрой так, чтобы сесть рядом с Шэрон. А потом, немного погодя, выйди покурить.
— Она не любит, когда курят.
— А ты ей не говори, зачем! Выйди — и все… чтобы я мог посидеть и поговорить с ней. Важное дело. Насчет… это… ну, есть один шикарный город, где бы она могла выступить. Новый, понимаешь? На-ка, клади к себе в карман. А в Линкольне достану тебе еще. Ну, давай, входи вслед за ней.
