На службе дела его подвигались недурно. Язык у него был подвешен отлично, он умел великолепно пожимать руки; на его слово чаще всего можно было положиться, прейскуранты он почти все помнил наизусть и всегда знал свеженькие скабрезные анекдоты.
В Денверской главной конторе он пользовался популярностью среди «ребят». Его коронным номером, неизменно вызывавшим общий восторг, оставались пародии на проповеди. Ни для кого не было тайной, что он в свое время учился, готовясь стать священником, но затем нашел в себе мужество призвать, что «это не подходящее занятие для здорового малого с хорошими кулаками», и заявил профессорам, что «с него довольно». Словом, превосходный молодой человек, подающий большие надежды и в недалеком будущем, вероятно, коммерческий директор одного из отделений фирмы.
Несмотря на довольно беспутный образ жизни, Элмер продолжал заниматься спортом, чтобы сохранить втянутый живот и прямые плечи. Насмешливое замечание старосты Бейнса о том, что он здорово размяк, задело его за живое, и каждое утро у себя в номере он по четверть часа сосредоточенно проделывал гимнастические упражнения, а по вечерам либо занимался боксом, либо играл в кегли в спортивных залах ХАМЛ. В городах побольше он торжественно и подолгу плавал взад и вперед в бассейнах, похожий на большую белую морскую свинью. Он чувствовал себя здоровым и полным сил, как некогда в Тервиллингер-колледже.
И все же Элмер не был вполне счастлив.
Он был рад, что избавился от строгих правил семинарии, от чувства вины, которое в студенческие дни неизбежно мучило его после каждого очередного кутежа в Монарке, — избавился от обязанности выслушивать непонятные споры Гарри Зенза с Фрэнком Шаллардом. Но в то же время ему многого и недоставало. Ему хотелось, как прежде, вести за собой церковный хор, услышать звуки старых гимнов, слышать собственный голос, хотелось вновь околдовать толпу своей проповедью и насладиться сознанием своей власти. Каждое воскресенье (не считая тех, когда он назначал свидание какой-нибудь официантке или горничной) он отправлялся вечером в ближайшую евангелическую церковь и наслаждался, критикуя проповедь с точки зрения профессионала.
«Эх, и заткнул бы я за пояс этого простака! Писание писанием, но вверни он парочку примеров из литературы да выругай покрепче владельцев пивных — вот тогда бы всех пробрало!»
Пел он так громогласно, что, хоть от него попахивало табаком и виски, пасторы всегда особенно горячо трясли ему руку, приговаривая: «Рады были видеть вас сегодня с нами, брат».
Когда ему случалось попадать в большие и преуспевающие церкви, в нем просыпалась тоска о былом, желание снова читать проповеди, его так и подмывало взбежать на кафедру, столкнуть с нее пастора и заговорить вместо него, а не сидеть где-то позади в тиши и забвении, как будто он всего-навсего обыкновенный мирянин. «Вот удивились бы эти чурбаны, если бы узнали, кто я такой», — раздумывал он.
После таких переживаний было досадно толковать в понедельник утром с нудным торговым агентом о скидках на навозоразбрасыватели; противно торчать в заставленном плевательницами вестибюле гостиницы, дожидаясь, когда пора будет ехать на вокзал. Ведь в это время он мог бы сидеть в шикарной церковной конторе, окруженный мудрыми книгами, отдавать распоряжения хорошеньким секретаршам, велеречиво поучать пришедших за советом и помощью грешников. Правда, его отчасти — но лишь отчасти, утешала возможность открыто войти в пивную и гаркнуть: «Виски, Билл!»
Как-то воскресным вечером в небольшом городке Западного Канзаса он набрел на запущенную церковку и прочел на дверях объявление:
«Сегодня утром: «Смысл искупления».
Вечером: «Верно ли, что танцы — от лукавого».
Первая Баптистская Церковь.
Пастор — препод. Эдвард Фислингер, бакк. иск. бакк. богосл.».
«Ах ты, черт! — вздохнул Элмер. — Эдди Фислингер! Как раз по нему дыра! Много он понимает, этот чурбан, в смысле искупления да и в других догмах! О танцах, туда же, берется судить! Побывал бы разок со мной в Денвере да отколол бы коленце-другое в танцзале Билли Портиферо — вот тогда бы знал, что выдать! Фислингер… Наверное, тот самый! Сяду, пожалуй, в переднем ряду — испорчу ему все представление».
