Обступили их… А он, так себя за голову, глядит на нее, ровно как очумелый, не поймет!.. Потом, так вот, на народ, рукой, – отступись… Ну, шарахнулись… Он сейчас – бац!.. – в голову себе, из левольвера!.. И повалился. Вот это место, самый висок, наскрозь.
Тут смятение, набежали… главный ихний подлетел, латыш, каратель главный. Ну – видит… Пачпорт! Слазили ей за пазуху, нашли. Видят – Марфа Трофимовна Пигачова, деревни Волокуши… А им, конечно, известно, что он тоже Пигачов, той деревни, – значит, на мать наскочил, грабил-издевался, такое ужасное совпадение! А она по дороге все жалилась про горя свои… Ну, стали объяснять им про сирот, мучку вот им везла, а сын… вон он где оказался!., у матери, у родных детей отымать стал, хуже зверя последнего… Ну, тут уж и нашвыряли им всяких слов!.. Прямо, голову народ поднял, не узнать! Ну, в такой бы час… да если бы с того пункта по всему народу пошло-о… – никакая бы сила не удержала!.. И те-то, сразу как обмокли! Такое дело, явственное… Ни-чего не сделали! Главный и говорит – может муку забирать! Приняли ее с муки, мешки в вагон подали, из публики. А старуха про муку уж не чует, бьется головой на камнях, уж не в себе. А поезду время отходить. Да уж и не до досмотра тут им… Главный ей и говорит: «Желаете, мамаша, сына похоронить?., мы вас сами отправим?..»
Стали ей толковать, в разум ей вложить чтобы… А она так вот, в кулаки руки зажала, к груди затиснула… – ка-ак опять затрясется!..
«Про… кля-тый!..»
Так и шарахнулись! И тут ему не дает прощения!!
Тут народ сажаться уже стал. Ее опять допрашивают, – поедешь, мать? – а она чуть стонет: «О… ой… домой…» Силы-то уж не стало, истомилась. И лицо все себе о камни исколотила. Ну, велел тот карманы осмотреть у мертвого. Денег много нашли, часики золотые сняли с руки, портсигар хороший… Главный и подает старухе: «Возьмите, от вашего сына!»
Она все будто без понятия, сидит на земле, задумалась… Он ей опять, и публика стала ей внушать, – бери, мать, на сирот! Она тут поняла маленько… руками на того, на латыша, как когтями!.. Да как ему плюнет на руку!..
«Про… клятые!..»
И упала на панель, забилась… Тот сейчас – в вагон! Подхватили, в вагон на мешки поклали…
Пошел поезд. Остался тот лежать, – из вагонов народ глядел, – и те над ним стоят, коршунье… А старуха и не чует уж ничего. Стало ее трясти, рыдает-бьется… – у-у-у… у-у-у… Два перегона она так терзалась… Сколько мытарств приняла, а напоследок – вот! А которые, конечно, рады, что переполох такой случился и досмотру настоящего не было, – опять муку назад потаскали. Через ее спаслись маленько.
Стали к большой станции подходить, – что не слыхать старуху?! Глядят – голова у ней мотается! Знающие говорят – отошла старуха! Как так?! Отошла, преставилась. Подняли ей голову, а у ней изо рту жилочка уж алая, кровяная… За руки брали – не дышит живчик. Подошли к станции, а там бегут солдаты, трое… кричат: «Которая тут старуха, у ней сын застрелился?.. По телефону дано знать… мешок муки ей и проводить на родину с человеком, при бумаге!..»
«Здесь, – говорят, – эта самая старуха… только примите ее, пожалуйста, приказала долго жить!.. И муку ее забирайте, можете блины печь!..»
Схватили мешки – раз, им под ноги! И старуху легонько выложили, – вся в муке!
«Ну только… – тут уж весь народ вступился, – у ней внучки-сироты голодают, имейте это в виду!..»
«Ладно, – говорят, – в протокол запишем, дело разберем».
Записали в протокол, что собственной смертью померла. Были, которые настаивали, – запишите, что от горя померла, муку у ней рвали… сами свидетели!..
«Ну, вы нас не учите! – говорят. – В свидетели хотите?.. Слазьте!..»
Насилу от них отбились.
«Муку дошлем», – говорят.
Пошел поезд. А уж там – дослали, нет ли, – неизвестно.
Июнь, 1924 г.
Ланды
