Карташев энергично замотал головой.
— Нет, нет, Онуфриев. Это только так кажется: просто я не умею обращаться с деньгами. Когда у меня в кармане деньги есть, мне кажется, что они и всегда будут.
— И потому их и нет у вас. Ну, да известно, ваше дело барское, и маменька оставит, и сами станете зарабатывать…
— От матери я ничего не получу: все пойдет сестрам…
— Ну, это уж ваша вполне воля, а я к тому, что я-то жил не по-барски и всю жизнь копейками собирал. И все думал: как жить, как жить. Была жена у меня, мать вот Лизы, теперь только Лиза одна на весь свет божий. Для нее живу, для нее и работаю. Кто враг своему детищу, хотел бы я, чтобы хоть по мужу, если не по отцу, вышла бы она из хамского сословия, — хотел бы, а как бог велит, как люди побрезгают, нет ли?
Карташев оживленно и горячо начал доказывать, что времена теперь уже другие, что никакой давно уже разницы нет между сословиями, что его Лиза такое прелестное дитя, что он лично не сомневается в том, что она достойна высшего счастья на земле.
— Ваша бы воля, — перебил его Онуфриев, усмехнувшись. — Все в руках божиих: только одно, что Лиза моя тоже не с совсем пустыми руками в люди пойдет. Вот я и хотел об этом с вами посоветоваться. Я так вам, как на духу, откроюсь: скопил я тридцать семь тысяч, вот вы мне и посоветуйте теперь — в каких бумагах мне их лучше держать? — Онуфриев уставился в Карташева совсем близко своими рачьими глазами. Карташеву казалось, что он, как в лупу, смотрит в красную расширенную кожу его лица, где каждая пора рельефно обрисовывалась впадиной и где так много было каких-то белых пупырышков.
«Как в швейцарском сыре», — подумал Карташев, и ему показалось, что от лица Онуфриева и пахнет, как от швейцарского сыра. Он быстро подавил в себе неприятное ощущение и ласково-смущенно ответил:
— Видите, Онуфриев, я совершенно ничего не понимаю в бумагах.
— А как же… Ведь у маменьки вашей, наверно же, деньги в бумагах?
Карташев отлично знал, что у матери его никаких бумаг нет, что и дом и деревня заложены, но ответил:
— Конечно, вероятно, в бумагах, но она мне об этом никогда ничего не говорила. Дом есть, деревня есть… Если хотите, я напишу матери и спрошу…
— Ах, пожалуйста…
После этого Карташев стал прощаться, обещал заходить, несколько раз Онуфриев напоминал ему.
— Непременно, непременно, — отвечал озабоченно Карташев.
Как-то Онуфриев спросил:
— А что, от маменьки нет еще ответа?
— Вероятно, скоро будет.
— Вот с этим ответом, может, зашли бы… Обрадовали бы старика, и дочка все про вас спрашивает…
— Ваша дочка такая милая…
— Простая девушка.
— Слушай, Володька, — говорил Карташев, идя с Шуманом после этого разговора из института, — помоги, ради бога, может быть, ты знаешь, какие бумаги считаются самыми доходными?
— Тебе на что? Покупать хочешь?
Карташев рассказал ему, в чем дело.
— Тридцать семь тысяч?! Однако твоих сколько там?
— Что моих? Я каждую осень дарю ему сто рублей.
— Хорошенький процент за триста и за неполный год. Очевидно, таких дураков не ты один.
— Наверно, один. Он сам говорил, что за тридцать лет другого такого он не знал.
— Откуда же у него деньги?
Картагаев пожал плечами.
— Кого-нибудь убил, обокрал? — спросил Шуман, — впрочем, я отчасти догадываюсь, я кое-что слыхал, он дает свои деньги инженерам-подрядчикам и участвует в прибылях.
— Ну, а насчет бумаг?
— Все это глупости: он лучше тебя знает толк в бумагах. Он просто хочет женить свою дочку на тебе и таким путем показывает тебе свое состояние.
— Его дочь очень симпатичная…
— И ты, конечно, уже не прочь жениться?
— Я не женюсь, потому что решил никогда не жениться…
— И самое лучшее, что ты мог бы сделать и чего, конечно, не сделаешь. Десять раз женишься…
— И по закону можно только три всего…
— Ну, закон… — махнул рукой Шуман.
— Все-таки что ж мне ему сказать насчет бумаг?
— Насчет бумаг? Много хороших есть бумаг: Брянские. Ты вот что ему посоветуй — Харьковского строительного общества. Это новое дело и обещает очень много.
— Отлично!
На другой день Карташев так и сообщил Онуфриеву. Тем и кончился разговор у них о деньгах, и так больше и не был Карташев в гостях у Онуфриева, если не считать его визит тогда только за деньгами для троек.
