— Да, трудно будет. Придется учиться у десятников. Ты сразу начальство из себя не торопись разыгрывать, а то дурака сваляешь. Сперва тише воды, ниже травы, учись, а там через несколько месяцев, как подучишься, и валяй.
— Трудно строить?
— Трудно сапоги шить? Научишься, ничего трудного и не будет.
— Что, собственно, из наших институтских познаний пригодится?
— Для практического инженера? Ничего. Практически-то, что знает хорошо десятник, мы так никогда и знать не будем.
— А теорию ведь мы тоже не знаем.
— Научились рыться в справочных книжках, — на все ведь готовые формулы есть…
— Проживем?
Шуман только рукой махнул.
— Эх, Тёмка, Тёмка, — вздохнул Шуман, — бить тебя некому.
— А что?
— Да вот я думаю. Ну я? Ну и бог мне велит. А ведь ты… ведь ты такой талантливый.
— Я-то талантливый?
— Такой способный… самый способный между нами… Самую чуточку занимался бы и блестящим был бы инженером. Я не хочу тебе никаких комплиментов говорить, но ведь занимались же мы с тобой, и видел я, как тебе все без всякого труда дается.
— В этом-то и несчастье мое. Лучше было бы, если бы я знал, что мне дается с трудом, тогда бы я трудился.
— А без труда тоже нельзя, — пустой ракетой пролетишь… А мог бы… Куда поедем? На Крестовский, что ли?
— Покатаемся еще — и на Крестовский.
Вот и Стрелка. Плоская даль воды. Красный диск на горизонте, вереница экипажей, гуляющих на Стрелке.
Ох, сколько и здесь воспоминаний. Наташа… Сколько их, однако, было? С Наташей большой кусочек жизни ушел. Хороший? Так недавно все это было еще. Болит и до сих пор, лучше и не думать: прошло и не воротится. Тогда зимой на этом озере он ходил с ней, это было в первые дни знакомства, он до сих пор помнит ощущение прикосновения к ее руке в перчатке. Точно мир весь он принимал тогда от нее, замирая от восторга.
Оттуда поехали на Крестовский. И Шуман и Карташев слонялись, скучая в густой толпе собравшейся публики, то слушая исполнителей открытой сцены, то гуляя по аллеям.
— Скучно, — сказал Шуман, — едем домой, с завтрашнего дня надо приниматься за искание дела, пока еще не все кончили свои экзамены. Завтра в девять часов будь готов: я зайду за тобой.
— Так рано?
— Рано! Порядочный инженер в девять часов второй раз спать ложится.
— Ну, значит, я буду плохой инженер, потому что больше всего на свете люблю спать.
В девять часов точно на другой день Шуман был у Карташева.
Карташев, конечно, не только не был готов, но и с кровати еще не вставал.
— Даю тебе четверть часа сроку, — сказал деловито Шуман, — если не будешь готов, пойду один.
Он вынул из кармана газету и сел ее читать.
— И разговаривать не хочешь?
— Не хочу.
— Ну, и черт с тобой.
Карташев начал быстро одеваться.
— Стакан чаю можно выпить?
— Пей. А потом садись и пиши вот такое прошение.
— Это что?
— Это прошение в министерство о зачислении на службу. Это не мешает частной службе, а по министерству будешь числиться. Будут идти чины, эмеритура, пенсия…
— Господи, о чем он думает?
— Все, друг мой, в свое время придет. На старости лет, когда разобьет паралич и, кроме исполнительных листов, ничего за душой не будет, полтораста, двести рублей в месяц — их как пригодятся! Будет на что нанять комнату, человека, который будет тебя по носу щелкать.
— Купить, наконец, револьвер, чтобы покончить с собою, вместо того чтобы вести такую гнусную жизнь.
— Кончают единицы, — наставительно ответил Шуман, — а остальные миллионы с жизнью расстаются только поневоле.
Карташев написал такое же прошение, как и Шуман, и приятели отправились в министерство. По дороге они оба купили по маленькому инженерному значку и вдели в борты своих сюртуков.
Справились у швейцара, доложились дежурному чиновнику, а тот привел их в приемную директора департамента общих дел.
Пришлось ждать долго. Наконец вышел плотный, низко остриженный господин и отрывочно спросил:
— Чем могу служить?
Шуман и Карташев молча подали свои прошения.
— Вы, собственно, куда же хотите поступить?
Карташев и Шуман переглянулись. Куда они хотели бы поступить?
Они хотели бы поступить на постройку какой-нибудь железной дороги.
— Непременно на постройку?
