— Я не понимаю, на что вы намекаете?..
— На то же, на что и вы.
— То есть как?
Карташева вдруг охватило бешенство.
— Да думайте, что хотите!! Поймите, что я вас настолько презираю, настолько ненавижу… Поймите, что палачом я не был и не буду, и оскорбления палачей не могут достать меня!!
— Вот как?!
— Позвольте поблагодарить вас, — раздался за спиной Карташева чей-то голос.
Карташев повернулся. Перед ним стоял добродушный, любимый студентами старик директор, случайно попавший на сходку.
Карташев как ужаленный смотрел на откуда-то вдруг взявшееся начальство.
— Я совершенно с вами согласен…
Студенты, фыркая, стали быстро расходиться.
— Мне очень приятно, — продолжал между тем директор, — встретить такой светлый, такой зрелый взгляд на дело. Позвольте узнать вашу фамилию?
— При чем тут моя фамилия? — огрызнулся Карташев и бросился за другими к лестнице.
— Ну-с, господин искренний, не палач… — встретил его в дверях Красовский.
— Убирайтесь ко всем чертям! — крикнул ему Карташев, убегая по лестнице.
— В морду его, подлеца! — заревел вдогонку Августич.
Карташев уже летел обратно к Августичу вверх по лестнице с бешеным криком:
— Мерзавец!
Но в это время одни Карташева, другие Августича схватили за руки, и, затиснутые, они только издали, вырываясь изо всех сил, осыпали друг друга отборнейшей бранью…
Добродушный старик директор быстро пробирался за спинами студентов, делая вид, что ничего не замечает.
Вечер был отпразднован в здании института.
Фраков от Сарра на студенческих плечах было много, но студенчество остальных заведений блистало своим отсутствием.
Карташев был в числе распорядителей. Он отводил под руку почетных дам к их местам, танцевал до упада, ухаживал напропалую за всеми.
— Ах, какой милый! Какой красивый! — рассматривая его в лорнет, говорили пожилые дамы. — Очень, очень удачный вечер… С каким вкусом, тактом все устроено… Это молодежь наших времен…
— Надо непременно еще один бал… Как вы находите? — обращался энергичный, решительный генерал к дамам.
— О да, да… Charmant…[36]
Директор среди наступившей гробовой тишины поздравил студентов с новым названием их заведения: «Институт инженеров путей сообщения императора Александра Первого».
— Ура! — задрожало в залах и неслось по лестницам громадного здания.
Бал затянулся до пяти часов. Без счета сводил Карташев по лестнице дам и девиц, укутывал их, нежно пожимал ручки, выскакивал раздетый на улицу, усаживая в сани гостей своей alma mater.
Самый тесный кружок студентов оставался еще долго, пили брудершафт, говорили о порядочности своего заведения, говорили о старинной дворянской крови.
Карташев, подвыпив, ехал на извозчике домой с Шацким и, охваченный вечером, говорил приятелю:
— Черт с ними: я сегодня раз десять влюбился… Господи, сколько красавиц на свете…
— Да, мой друг, тебя не хватит: ты и теперь уж на что похож…
— Завтра еду с визитами.
— А я завтра дарю свой фрак первому холую и засаживаюсь за занятия.
— Не говори о занятиях… Я в первый раз пьян: это очень приятно.
— Я не сомневаюсь, что из тебя выйдет пьяница.
— Нет, не выйдет… Денег, денег, Миша, где достать?
— Домой напиши…
— Напишу, что заболел: ведь все равно мне же, Миша, потом все достанется…
— Конечно.
— Миша, можно так полюбить, чтоб забыть все для любимой женщины? Если можно — стоит жить, нельзя — смерть сейчас… Говори: можно?
— Нельзя…
Они ехали по Фонтанке.
— Стой! — крикнул Карташев.
Извозчик испуганно осадил лошадь, и Карташев, быстро сбросив пальто, в одном фраке бросился к реке.
— Дурак! — закричал Шацкий и испуганно побежал за ним.
Карташев громко хохотал, стоя у перил.
— Миша, я забыл, что теперь зима: Фонтанка ведь замерзла…
Карташев с своей партией торжествовали победу над врагами, но громадный сбор с вечера тем не менее попал в руки противной партии, так как беднейшие все были там. Ни Карташев и никто из его партии не подозревал, что из этих бедных никто и не дотронулся до собранных денег и все эти деньги пошли на тех, кто был еще беднее, еще больше нуждался.
Бросив громадную подачку бедноте, Карташев и его компания считали себя вправе смотреть на эту бедноту как на облагодетельствованную в некотором роде ими. Тем неприятнее было видеть с их стороны все ту же черную неблагодарность.
