Том 2. Студенты. Инженеры - страница 182
Когда уехал Савинский, Маня говорила:
— Я не сомневаюсь, что он говорит совершенно искренно. Он именно только эгоист дела, и, кроме этого, у него ничего нет в жизни. Его фантазия, что ему надо любить, — чушь: ничего ему больше, кроме его дела, не надо. Разве только увеличения размеров этого дела: три дела, десять дел, вся Россия.
— Он будет министром, — согласилась Аглаида Васильевна.
— Я тоже думаю, что будет, — согласилась Маня, — потому что министры, мне кажется, из такого теста и делаются: «Кто вам сказал, что я хочу быть справедливым?»
— Ну, а Борисов как вам понравился?
— Умный, дельный, — ответила Аглаида Васильевна, — установившийся вполне…
— Кто к нам подойдет, — вставила Маня, — а уж мы ни к кому не приспособимся: уж извините… С Аней они очень подружились.
— Что ж? — согласилась мать. — Аня подошла бы к нему.
— Думать, как хочет, не мешала бы, — вставила опять Маня, — а рубашка чистая всегда была бы.
— И рубашка и обеды, — говорила Аглаида Васильевна, гладя роскошные русые волосы Ани, — и ровная, ласковая, как ясный день. Там пусть мужа на трон посадят другие, — пусть сбросят его в самую преисподнюю, а с ней все тот же ясный день.
— Вот, вот — кивнула Маня, — теперь ты, Аня, заплачь…
Аня, взволнованно оттопыривая пухлые губки, с глазами, полными слез, ответила:
— Глупости какие, с чего я буду плакать? Ни о каком замужестве я не думаю, и стыдно, чтобы мне, гимназистке, и думать…
— Умница! — поддержала ее мать.
Поделился Карташев с Маней относительно планов своих по поводу Аделаиды Борисовны.
— Теперь у меня, — говорил Карташев, — скопилось уже до пяти тысяч. Я буду жить скромно и к весне скоплю еще тысячу. Жалованья я получаю три тысячи шестьсот рублей, квартиру, прислугу, освещение, отопление. Эту зиму еще нельзя, надо осмотреться, а весной, когда она приедет, чтоб ехать отсюда за границу, тогда…
— Что тогда?
Карташев, растягивая слова, ответил:
— Тогда, может быть, я и решусь.
Маня расхохоталась и махнула рукой:
— Да никогда не решишься! Ты решительный только на глупости, а на настоящее, хорошее — ты всегда будешь так только, в уме…
— Посмотрим, — ответил Карташев.
— Сказал слепой, — кончила Маня.
— Ну, а тебе удалось получить с Савинского и Борисова?
— Так я тебе и сказала.
— Да я, что же, выдавать пойду, что ли?
— Хорошо, хорошо: хоть умри, не скажу.
— А твои и вообще ваши дела как?
— Как будто просвет есть, в смысле выхода.
— Какого?
— Все знать будете, скоро старенькие будете. Поживите еще, бог с вами, так, молоденьким.
— А тебя в каторгу когда сошлют?
— Не замедлю известить…
На поездку в Букарест Савинский назначил и выдал Карташеву тысячу рублей.
Карташев смущенно говорил матери:
— Букарест с проездом, самое большее, отнимет у меня десять дней: это выходит, кроме жалованья, по сто рублей в день одних суточных. Страшные деньги!
— Большие деньги, — согласилась Аглаида Васильевна.
— Ну, эти деньги я прокучу!
И Карташев поехал в город покупать подарки.
— Много истратил? — встретила его Маня.
— Рублей семьсот.
— А остальные мне давай.
— Бери, — согласился Карташев.
XXI
На пароход Карташева провожали его родные и родные Аделаиды Борисовны.
С Евгенией Борисовной у Карташева установились дружеские отношения. Несмотря на то, что Евгения Борисовна была моложе его, она держала себя с Карташевым покровительственно. Делала ему замечания, и особенно по поводу его трат, внимательно расспрашивала о служебных успехах его и была довольна.
— Отсюда моя голубка три месяца назад улетела, — говорила Аглаида Васильевна, вспоминая отъезд Зины. — А теперь и молодой орел мой улетает.
— Орел, — фыркнул Карташев, — просто пичужка.
Мать любовно смотрела на сына.
— Это даже и не я, а Данилов так назвал тебя.
— Мама, — вмешалась Маня, — а Делю вы называете голубкой…
— Голубка, белая голубка…
— Ну что же выйдет? Орел и голубка? Орел съест голубку…
Уже светлая полоса вьется и, пенясь, бурлит, переливая изумрудом и бирюзой. Машут платками с берега, машут с парохода, и между ними, затерявшись среди других, и Карташев. И не видно уж лиц, только платки еще белеют.
