— И у нее губы были толстые и мокрые, и она замочила мне лоб, и теперь у меня лоб мокрый! — Ло, с чудными черными глазенками, тип малоросса, снял свою шляпу и, окруженный восторженными лицами своих тетей и дядей и близких, усердно тер ручонкой свой лоб.
— Ах, ты мой бедненький, ах, мой миленький, — умирала над ним Маня, в то время как Зина, пренебрежительно махнув рукой, сказала:
— Вот уж немазаная арба — вечные жалобы, и все виноваты!
Их сестра, двухлетняя Маруся, маленькая красавица с остановившимися сияющими глазенками, восторженно смотрела на всех, на Ло, няню, бонну, мать.
— Дядя Тёма, а помнишь, в прошлом году ты обещал мне…
— Май! — возмущенно перебила его мать.
— Помню, помню! — отвечал Карташев, — и вот что: я с тобой сейчас же и пойду прямо к игрушкам.
— Ну, ради бога! — взмолилась было Зина.
Но Карташев настоял. Ло тоже пожелал с ними ехать. Ло Карташев посадил к себе на колени. Май сел рядом, и они поехали.
Их не ждали и пообедали без них.
Наконец появились и они, нагруженные игрушками.
Май, не снимая шапки, присел на стул, скучающими глазами обвел комнату и спросил:
— А теперича куда?
— Что куда, голубчик? — наклонилась к нему Маня.
— Куда опять поедем?
Все рассмеялись, а Зина говорила:
— Ведь мы все время из имения в имение, с железной дороги в экипаж, из экипажа на железную дорогу — совсем разбештались.
— Теперича, голубчик, никуда больше, теперича вы кушать будете! — объяснила ему Маня.
Май ел с аппетитом, широко раскрывая рот и громко чавкая, и в это время его раскошенные слегка глазки закрывались нежными, почти прозрачными веками, и во всем лице, во всей фигурке чувствовалось что-то беспомощное, слабое.
Аглаида Васильевна сидела над ним, гладила его тонкие, как шелковинки, каштановые волосы и приговаривала:
— Голубчик мой, шутка сказать, два воспаления мозга перенести.
— А дифтерит еще, баба! — напомнил Май.
— Да, да, и дифтерит.
Ло сидел, сдвинув черные брови, и в упор куда-то смотрел острыми глазенками.
Маруся переходила с рук на руки, с восторгом принималась опять и опять целоваться и радостно, неподвижно смотрела на всякого нового, кто брал ее.
— Солнышко! — говорил Сережа. — Будь и всегда такой: грей, свети, кружи головы. Бог даст, и я еще поухаживаю за тобой. А тот, — он показывал на своего брата, — тот уж нет, тот и теперь старый. Плюнь на него и разотри. Вот так, — Сережа плевал, и Маня, нагнувшись, тоже плевала.
— А теперь вот так ножкой разотри.
Ло слез, никем не замеченный, со стула к важно направился на террасу.
Маня первая схватилась его и бросилась за ним.
Ло уже успел в это время перелезть через ограду и расхаживал по плоской железной крыше подвального навеса. До земли было больше сажени, и каждое мгновение Ло мог полететь вниз.
Маня так и замерла, увидев это.
Она заговорила жалобно:
— Ло, миленький, иди назад.
Но Ло даже не ответил, делая вид, что не замечает ее.
Маня продолжала упрашивать его, а сама незаметно подвигалась к перилам. Но как только она хотела тоже перелезть на крышу, Ло встрепенулся и быстро побежал к противоположному краю крыши.
Совсем жалобно, замирая от ужаса, она быстро заговорила:
— Не полезу, не полезу, вот — даже отойду!
Она отошла и стала ломать голову, как уговорить упрямца возвратиться на балкон.
— Я к вам больше никогда не приеду, — начал сам Ло переговоры.
— А почему, голубчик? — робко спросила Маня.
— А потому, что вы никто со мной не хотите разговаривать, вы любите только Мая и Марусю, а меня не любите. Никто меня не любит, ни мама, ни вы, никто…
— Ой, голубчик, я тебя так люблю, так люблю!
— Нет, нет, не любишь, а я знаю одну песенку и умею играть ее.
— Сыграй же мне, мой миленький, дорогой.
Ло еще подумал и ответил безнадежным голосом:
— Нет!
— Ну, хотя отойди от края!
Ло еще подумал и, уставившись в свою тетю потухшими глазенками, ответил еще безнадежнее:
— Нет.
— Почему же все нет, золото мое?
— А зачем ты ко мне пристаешь все?
В это время на террасу вышел Сережа. Маня прошептала ему:
— Спаси его, я сейчас в обморок упаду.
Сережа с напускной суровостью накинулся на Маню:
— Зачем ты пристаешь к Ло? Зачем ты обижаешь его? Постой же, я сейчас выброшу тебя через перила!
