Сторожев вытащил из кобуры револьвер.
— Ничего не скажу! — закричал заведующий.
— Погоди, скажешь, — прошипел Сторожев. — А ну, ребята, всыпать ему!
Пятеро вохровцев ринулись к заведующему, повалили на пол, один сел на ноги, другой — на голову. Засвистели плети. Били молча и долго. Заведующий безмолвствовал, словно он был мертв.
— Воды! — приказал Сторожев.
Избитого окатили ледяной водой, подняли на скамью, он открыл глаза.
— К стенке! — приказал Сторожев.
Заведующего подвели и поставили к стене. Петр Иванович выстрелил.
Заведующий упал, из простреленной головы струей била кровь.
— Начинай! — крикнул Сторожев судьям.
Те молчали.
— Ты кто? — обратился Сторожев к сухонькому, седому, наголо бритому старичку.
— Агроном.
— Жид?
— Еврей.
— Это твой прадед Христа продал?
Старичок молчал.
— Ты что молчишь? Тебя спрашивают! Сколько земли у совхоза?
— Четыре тысячи десятин.
— Раньше что тут было?
— Имение Безрукова.
— Сколько земли было?
— Четыре тысячи триста десятин.
— Вот, мужики, большевистские порядочки: четыре тысячи десятин под советское имение, а триста десятин вам. Нате, дескать, подавитесь!
Мужики молчали.
— Какую ты себе желаешь смерть? Повесить нешто? Судьи, как вы?
Судьи тряслись от страха. Из передних рядов поднялся горбатый мужик.
— Напрасно вы его судите, — сказал он. — Исак Исакович человек справедливый. У нас с этого совхоза жеребят в селе не один десяток. И притеснений не видим.
— А ну, пойди сюда! — приказал Сторожев.
Горбун вышел. Сторожев, оглядев его с ног до головы, размахнулся и ожег плеткой по лицу.
— Чуешь, как коммунистов защищать? Сейчас его вешать станут, ты петлю ему приготовишь. А не захочешь — за компанию повешу, чтобы другим неповадно было.
В толпе закричали, зашевелились. Окружавшие Сторожева антоновцы направили на сидевших винтовки. Мужики смолкли. Слышалось лишь прерывистое дыхание и треск пламени в фонарях.
— Ну, дед, скажи что-нибудь напоследок.
Агроном поднялся.
— Мне нечего говорить тебе. Разве звери понимают что-нибудь?
Сторожев посмотрел на этого седого человека, бледного, тщедушного, но гордого, — его глаза блестели, поблекшие щеки покрылись румянцем. Петру Ивановичу стало страшно.
«Вот они стоят, осужденные на смерть, — думал он, и никто не молит о пощаде, никто не плачет. Откуда эта сила?» И бессмысленным показался ему суд, затеянный им. Никого он не убедил, никого не устрашил.
Никого!
— Повесить! — приказал Сторожев.
Агронома увели. Вместе с ним увели горбатого мужика. Один за другим вставали коммунисты совхоза, одного за другим приговаривал Сторожев к смерти.
Безмятежно потрескивая, горел огонь в фонарях, люди, шатаясь, подходили к стене, лилась кровь.
Сторожев уехал поутру, взял сотню лошадей, а на прощанье поджег совхоз.
Ехал он в Каменку и радовался: «Добыл Вохру добрых лошадок».
Но Вохр не получил лошадок.
Накануне Антонов получил от Федорова-Горского письмо. Требовал главный агент лошадей. «Они нужны для братьев по борьбе», — писал адвокат.
Послал бы Антонов вымогателя ко всем чертям, да нужен позарез. Теперь лошадей требует, сукин сын! Ах, будь он неладен!
Антонов приказал приведенных лошадей сдать в назначенном месте уполномоченному Петроградской конторы Автогужтранспорта. Сторожев разъярился. И тут впервые крупно поссорились они.
— Это за что же! — кричал Сторожев. — Ради чего я потерял четыреста человек?! Повешусь — не отдам!
— Отдашь, — играя желваками, выдавил Антонов. — Сам отведешь. А пикнешь — я тебя к стенке поставлю. Умен больно стал, сукин сын, волк паршивый!
Сторожев закусил губу и вышел — кончилась его вера в Александра Степановича.
Мужики, узнав о неудаче Сторожева под Хопром, начали над ним подсмеиваться. Пересмешки пошли гулять по селам, девки складывали побаски одна другой обидней и орали во все горло:
Бандит молодой,
Дали ему плетку,
Сопли-слюни распустил,
Едет на разведку.
Как под речкой Хопром
Учинили им погром!
Сторожев разгонял плетками гульбища, порол запевал… Да разве всем заткнешь рот?
