— С ума схожу, — думал вслух Сторожев.
Он перестал подолгу сидеть на одном месте, шатался по оврагам и никак не мог отойти далеко от села, хоть и знал, что скоро ему конец, что брат Сергей ловит его, как зверя, что вот-вот доберутся до него красные.
Часто Сторожев думал о том, чтобы пробраться в село и убить Сергея.
Только одного Сергея! Хотя бы его! Ему казалось, что от Матроса пошла вся смута, что Матрос виноват в падении сторожевского рода, это он натравил на него брата Семена, и все село, и весь мир; он, и только он виновник всех его, Петра Ивановича, бед и унижений!
Убить его! Сжечь! Распилить на куски!
Но в село Сторожев пробраться не мог — боялся.
Иногда решал: «Уйду». И шел день и ночь и еще день и ночь на запад, к границе… И внезапно поворачивал и спешил обратно.
2
Он не мог больше быть один; дума о доме, тоска по работе, по людям, по людской речи становилась подчас сильнее ненависти и страха.
Он подползал к полям и смотрел, как идут с косами крестьяне и падает желтая созревшая рожь. Однажды, выбрав далекий загон чужой деревни, где косили четверо незнакомых мужиков и вязали снопы говорливые бабы, Сторожев подошел к ним.
Они увидели его и сгрудились, косы их легли на оголенную землю. Страшен был вид Сторожева для людей, начавших забывать о боях. Одежда его порвалась, глаза ввалились, черная с проседью борода обросла вокруг лица с медным отливом, нелепо висело оружие.
— Уходи, — сказал сурово седой высокий мужик. — Порежем!
Петр Иванович поглядел на них. Злые глаза были спрятаны за хмурыми, сердитыми изгибами бровей.
— Иди отсюда, чего шляешься, Волк! — продолжал старик. — Не смущай, не тревожь нас. Мира мы хотим, работать желаем, хлеб собирать надо. Иди, откуда пришел.
Сторожев повернулся и ушел. Мужики долго смотрели ему вслед, слушали, как шелестят кусты, пропуская чужого и страшного человека. Потом, поплевав на ладони, снова размахнулись косами.
Три дня подряд шли дожди. Прибитая ими, лежала сплошной лавиной нескошенная рожь. Низко над землей ветер гнал набухшие тучи, солнце показывалось на минуту, но сердитый ветер нес из-за горизонта новые и новью грязно-бурые облака, они закрывали небо, и дождь шумел в полях, туман и сырость бродили по межам и дорогам.
Мимо кустов ехала подвода. Мальчик, накрывшись мешком, правил лошадью. Сзади на соломе, точно черная птица, сидел священник. Сторожев издали услышал шлепанье колес по грязи и сердитое понуканье возчика. Он вышел на дорогу; сетка дождя закрывала горизонт, и, кроме этой подводы, ничего нельзя было различить.
Петр Иванович остановил лошадь. Мальчонка окаменел.
— Благословите, отец Степан. Исповедаться хочу и причаститься.
Священник благословил Сторожева.
— Иди с миром, — пробормотал он. — Иди, некогда мне, к умирающему еду.
— А как же причаститься-то?
— В другой раз, в другой раз, — заспешил поп. — Иди, иди, бог благословит, бог простит.
Сторожев поглядел на попа, и ему стало почему-то весело.
— Вы что ж, батюшка, волнуетесь? Красные вас не тронут, я при оружии. Так и скажи: заставил, мол.
Поп замахал широкими рукавами рясы.
— Уйди, Петр! Сам знаешь, за одно дело стоим. Однако расчет нужен: когда и что можно, когда и что нельзя. Расчет надо, друг, иметь.
— Ладно, — подумав, ответил Сторожев. — Умный ты, батюшка! А я боялся, что и ты повернул. Исповедуй меня. За мной смерть по пятам ходит. Вот она, видишь, костлявая, в кустах прячется. Так и цепляется, не отходит. Исповедуй!
Мальчишка сидел не двигаясь, только трясся его подбородок и по лицу молчаливо катились слезы. Потом он закричал; Сторожев ударил его — мальчик затих.
Под мелким теплым дождем, под серым и сырым покровом дня священник спеша отпустил Петру Ивановичу грехи, сунул в рот дары, торопливо влез в телегу и погнал лошадь.
Сторожев поглядел ему вслед, и так тяжело сделалось на сердце, так захотелось кричать, выть, чтоб услышал весь мир.
Все отреклись от него, даже этот поп! Сторожев яростно топтал грязь, богохульствовал, смеялся неистово и дико. Потом смолк, упал в траву и лежал без движения до позднего холодного вечера.
3
Однажды он наткнулся на Андриана, брата жены. Старый унтер сидел на меже, перевязывая онучи. Сторожев вышел, Андриан откинулся в страхе. Потом испуг прошел, и он гневно оглядел Сторожева.
