Он уснул. Миша тихо вышел.
В коридоре стояла Тося.
— Уснул, — тихо сказал ей Миша.
— Это хорошо! — обрадовалась она. И сразу же направилась в кабинет Василия Васильевича.
Тот стоял посреди комнаты, положив руки на плечи Вани.
— Уснул Федор, — сообщила Тося.
— Ну вот, и не пришлось вам, Ваня, увидеть друга. Будить нельзя. Вы не огорчайтесь. Будете ходить часто. Установлю вам ежедневный час встречи. Идет? — спросил Василий Васильевич.
— Спасибо, — ответил Ваня, благодарно глядя на седого врача.
А когда оба парня зашагали по коридору к выходу, Василий Васильевич, стоя рядом с Тосей, произнес:
— Новая деревня. Новая, сильная!.. Молодая.
Глава девятая
Полгода пролежал Федор в больнице.
Ежедневно он видел Тосю и Василия Васильевича, привык к ним, как к родным. На третьем месяце лечения ему разрешили читать.
Федор начинал жить сызнова, шире и шире раздвигались стены его палаты.
Ваня Крючков входил со свертком гостинцев в одной руке и пачкой книг — в другой: таким его и видели в больнице. Ни санитарки, ни Тося, ни сам Василий Васильевич не называли его по фамилии, а чаще всего — «Ломоносов».
— По твоей милости и здесь перекрестили в Ломоносова, — сказал он однажды Федору, входя в палату.
— А ты чего обижаешься? Ломоносов тебе позавидовал бы: в его времена совпартшколы не было. Пешком от Архангельска шел, а ты приехал на поезде.
— Тоже шел. Не в этом дело. Великий ум был, Федя. Нехорошо шутить его фамилией.
— Пожалуй, правда. Придется изменить. Это я перестрою… Ну, какие новости?
И друзья располагались рядом. Обычно Федор лежал, опершись на локоть, а Ваня садился на стул. Против всяких правил Ване разрешено было приходить вечером. Этот час стал у них часом задушевных бесед. Все, чему учился Ваня в школе, он пересказывал другу, а тот схватывал на лету и запоминал. Тося всегда была тут же. Но она была неумолима. Как только кончался срок, она брала у Федора книгу, подавала Ване фуражку и легонько направляла его к двери. Никакая сила не могла заставить ее нарушить режим, утвержденный Василием Васильевичем.
Ваня шел по коридору нарочито медленно. Ему очень хотелось побыть подольше не только с Федором, но и с Тосей. Однажды у двери он взял ее ладонь в свои ладони и задержал, пожимая, ласково глядя в глаза.
Тося высвободила руку и сказала:
— Я тоже рада, что у Федора такой… хороший друг.
Подходила осень тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Федору уже разрешили выходить во двор больницы, но с двумя костылями. А вечерами он бродил по коридору с одной палочкой, упорно тренируясь.
Однажды Тося увидела, как Федор, держась руками за стену, пытался идти без палки.
Она с укором воскликнула:
— Ах, самовольник! — обхватила его за поясницу, и лицо ее оказалось близко-близко. Помогла дойти до кровати. — Неугомонный… Без палки пока нельзя — хуже себе же сделаешь.
— Получается, Тося! — сказал он весело. — Нога будет!
— А куда же она денется… Ты, наверно, и без ног будешь такой же.
Он улыбнулся. Но Тося осталась грустной. Она подошла к окну и посмотрела в больничный садик. Там желтая листва покрыла землю. Отдельные листья подпрыгивали и шевелились от ветра. Желтый закат, желтые листья, голые ветви — желтая осень.
— Ваня сегодня придет? — спросила она, не оборачиваясь.
— Нет, — ответил Федор и, проскрипев костылями, тоже подошел к окну. — Осень, — сказал он задумчиво.
— Осень, — повторила Тося, не отрывая взгляда от окна.
— Вы чего стали такая? — неловко спросил Федор, хотя он не раз уже хотел задать этот вопрос.
— Какая?
— Ну… печальная.
Она отрицательно покачала головой и посмотрела на Федора. Лицо у него худое, с желтизной, на щеке шрам, глаза запавшие, но… чистые и блестящие, умные. Один уголок губ пониже другого — будто презрительно или снисходительно усмехается. Она рассмотрела его как бы в первый раз. Потом сказала:
— Через неделю тебя выпишут из больницы. Так сказал Василий Васильевич.
Федор думал об этом и раньше. Он уже списался с заведующим двухгодичными бухгалтерскими курсами в Белохлебинске, куда собирался поступить. Знал, скоро выходить из больницы, и все-таки сообщение Тоси показалось неожиданным.
