Тихо и небрежно, как человек, уверенный, что его поймут с полуслова, хозяин говорил, наматывая на пальцы серебряную цепочку часов:
— Мы — свои люди… Мы тут, почитай, все — одной земли, одной волости…
— Милый — верно! Одной земли, — умилённо взывал пьяненький Лаптев.
— К чему это собаке волчьи повадки? Такая собака — дому не сторож…
Солдат громко кричал:
— Смир-рно! Слушай…
Цыган, воровато заглядывая в умный хозяйский глаз, лаял лисьим лаем:
— Ты думаешь — я ничего не понимаю?
Становилось всё веселее — спросили ещё дюжину пива, и Осип, наваливаясь на меня, сказал тяжёлым языком:
— Хозяин… всё одно — как алхирей… алхимандрит в монастыре — хозяин!..
— Чёрт его принёс, — тихо добавил Артём. Хозяин молча, механически пил стакан за стаканом пиво и внушительно покашливал, точно собираясь что-то сказать. Меня он не замечал, лишь иногда взгляд его останавливался на моём лице, ничего не выражая и как бы не видя ничего.
Я незаметно встал и пошёл на улицу, но Артём догнал меня и, пьяненький, заплакал, говоря сквозь рыдания:
— Эх, брат… остался я теперь… остался — один!..
Несколько раз я встречал хозяина на улице; раскланивались, — солидно приподняв пухлой рукою тёплый картуз, он спрашивал:
— Живёшь?
— Живу.
— Ну, живи, — разрешал он и, критически осмотрев мою одежду, важно нёс дальше своё круглое тело.
Одна из таких встреч случилась против двери в пивную, — хозяин предложил:
— Хоть — пивка выпьем?
Сошли по четырём ступеням в маленькую комнату полуподвального этажа, хозяин пробрался в угол потемнее, плотно сел на толстоногий табурет, оглянулся, как бы считая столики, — их было пять, кроме нашего, все покрыты розово-серыми тряпочками. За стойкой, дремотно покачивая седою головой в тёмном платке, вязала чулок маленькая старушка.
Серые, каменные, несокрушимо крепкие стены были украшены квадратами картин: одна изображала охоту на волков, другая — генерала Лорис-Меликова с оторванным ухом, третья — Иерусалим, а четвёртая — гологрудых девиц, у одной на широкой груди было чётко написано печатными буквами: «Верочка Галанова, любима студентами, цена 3 коп.», у другой — выколоты глаза. Эти нелепые, ничем не связанные пятна возбуждали тоску.
Сквозь стёкла двери было видно над зелёной крышей нового дома красное вечернее небо, и высоко в нём несчётной стаей летали галки.
Посапывая, хозяин внимательно осмотрел эту скучную яму, лениво расспрашивая, сколько я зарабатываю, доволен ли местом, — чувствовалось, что говорить ему не хочется и давит его неуёмная русская тоска. Медленно высосав пиво, он поставил пустой стакан на стол и щёлкнул его пальцем по краю, — стакан опрокинулся, покатился, я удержал его.
— На что? — тихо сказал хозяин. — Пускай бы падал… разобьётся — заплатим…
Торопливо благовестили к вечерне, пугая галок, метавшихся в небе.
— Люблю я вот эдакие помещения, — заговорил Семёнов, ткнув рукою в угол. — Тихо, и мух нет. Муха — солнышко любит, тепло…
Он вдруг улыбнулся насмешливо и добродушно:
— Совка-то, дура: связалась с дьяконом! Лысый, чахлый и, конешно, — безмерный пьяница. Вдовый. Он ей — канты поёт духовные, а она, дитё, плачет… Ор-рёт на меня… а я — мне что ж? Мне — забавно…
Поперхнувшись каким-то несказанным словом, он шутливо продолжал:
— Была у меня думка — женить тебя на ней, на Софье… Поглядел бы я, как бы вы жить стали!..
Мне тоже стало смешно, и мой смех вызвал у него ответный — тихий, плачущий.
— Черти! — встряхивая плечами, подвывал он. — Эдакие черти не нашего бога… ох…
И выжимал пальцами из разноцветных глаз мелкие слезинки.
— А, — Оська-то, — знаешь? Ушёл, баран, от работы…
— Куда?
— На богомолье, что ли то… Ему — по возрасту его, по навыку — в пекаря давно пора бы, работник же он хороший, мастер, да…
Покачал головою, выпил пива и, глядя в небо из-под руки, заметил:
— Галок-то сколько! Свадьба… Вот, брат Грохало: что есть — лишнее и что — нужное? Никто, брат, этого не знает точно… Дьякон говорит: «Нужное для людей — лишнее для бога…» Это он, конешно, спьяна. Всякому хочется оправдать своё безобразие… Сколько лишнего народа в городах — страсть! Все пьют, едят, а — чьё пойло, чей хлеб? Да… И как это всё, откуда явилось?
