— О, идемте! Будьте моей!.. Бежим, забудем все в нашем блаженстве.
Но Анжелика в инстинктивном порыве вдруг высвободилась из его рук, и когда она стояла перед ним, с уст ее сорвались слова:
— Нет, нет! Я не могу, я уже не могу!
Борьба совсем обессилела ее, но она все еще колебалась и жалобно, невнятно лепетала:
— Умоляю вас, будьте добры ко мне, не торопите меня, подождите… Я так хотела повиноваться вам, чтобы доказать, что я вас люблю, я так хотела бы уйти с вами рука об руку в далекие прекрасные страны, жить с вами в королевском замке, в замке вашей мечты. Раньше мне это казалось просто, я так часто строила планы нашего бегства… Но теперь… Что могу я сказать вам? Теперь мне это кажется невозможным. Передо мной вдруг словно захлопнулась дверь, и я уже не могу выйти отсюда.
Фелисьен снова попытался опьянить ее словами, но Анжелика жестом заставила его замолчать.
— Нет, не говорите ничего… Как странно! Чем больше вы говорите мне нежных, ласковых слов, чем сильнее вы убеждаете меня, тем страшнее мне делается, тем больший холод охватывает меня… Боже мой! Что со мною? Ваши слова отдаляют меня от вас. Если вы еще заговорите, я уже не смогу вас слушать, вам придется уйти… Подождите, подождите минутку.
И она стала медленно ходить по комнате, стараясь справиться с собою, а Фелисьен неподвижно глядел на нее, и его охватывало все большее отчаяние.
— Я уже думала, что не люблю вас, но, наверное, это было только с досады, потому что едва я увидела вас у своих ног, как почувствовала, что сердце мое готово разорваться, и первым моим порывом было следовать за вами, быть вашей рабой… Но если я люблю вас, то почему же я вас боюсь? Что мешает мне уйти отсюда, словно невидимые руки держат меня, не пускают, привязывают к этой комнате за каждый волос?
Анжелика постояла перед кроватью, потом подошла к шкафчику и так переходила от предмета к предмету. Несомненно, тайные нити связывали ее с комнатой, с мебелью. Белые стены, белизна скошенного потолка окутывали ее покрывалом невинности, и Анжелика не могла без слез сорвать с себя это покрывало. Комната уже стала частью ее самой, мир вещей вошел в нее. И она еще яснее поняла это, когда оказалась перед пяльцами, стоявшими у стола и ярко освещенными лампой. Сердце ее упало при виде начатой розы: никогда она не закончит ее, если так преступно убежит с Фелисьеном. В ее памяти вставали годы работы, такие спокойные, счастливые, и долгая привычка к мирной и честной жизни восставала при одной мысли о грехе. Каждый день, проведенный в уютном домике вышивальщиков, каждый день деятельной и чистой жизни в этом уединении перерабатывали каплю крови Анжелики.
И Фелисьен, видя, что вещи приковывают ее, понял, что нужно торопиться уйти.
— Идем, часы летят, скоро будет поздно.
И тогда к ней пришла полная ясность.
— Нет, уже поздно!.. — воскликнула она. — Вы видите, я не могу идти за вами. Раньше во мне жили гордость и страсть, это они бросили меня в ваши объятия, это они жаждали, чтобы вы унесли меня. Но меня как будто подменили, я не узнаю себя. Разве вы не слышите: все в этой комнате кричит, чтобы я осталась. И теперь я рада повиноваться.
Не говоря ни слова, не возражая, Фелисьен попытался увести ее насильно, как непослушного ребенка. Но Анжелика вырвалась и подбежала к окну.
— Нет, бога ради! Только что я готова была следовать за вами. Но это было последнее возмущение. В меня вложили смирение и покорность, и мало-помалу, без моего ведома, они росли во мне. Каждый раз, как меня манил унаследованный грех, борьба с ним делалась менее жестокой, я все легче торжествовала над собой. Теперь все кончено — я победила себя… О мой дорогой повелитель, я так люблю вас! Не будем же портить нашего счастья. Чтобы быть счастливыми, надо покориться.
Фелисьен опять шагнул к ней, но Анжелика уже стояла возле открытого балконного окна.
— Вы хотите, чтобы я бросилась вниз?.. Послушайте же, поймите: то, что окружает меня, стало частью меня самой. Природа и вещи давно говорят со мной, я слышу голоса, и никогда они не говорили так громко, как сейчас… Слушайте! Весь Сад Марии уговаривает меня не портить своей и вашей жизни, не уходить с вами против воли вашего отца. Вот этот певучий голос, такой прозрачный и чистый, — это Шеврот, он словно вливает в меня свою кристальную свежесть. Вот этот нежный, смутный хор — это весь пустырь, все травы и деревья, все, что живет в этом священном уголке, они ратуют за спокойствие моей жизни. Но до меня доносятся и еще более далекие голоса — это говорят густые вязы епископского сада, там каждая ветка ждет моей победы… Слушайте! Вот еще один мощный, повелительный голос — это мой старый друг-собор; он никогда не спит по ночам и сейчас наставляет меня. Каждый камень его стен, каждая колонка на его окнах, каждая башенка контрфорсов, каждый свод абсиды говорят со мною, и я слышу их шепот, я понимаю их язык. Прислушайтесь, они говорят, что даже смерть не убивает надежды. Для того, кто покорен, любовь существует вечно и вечно торжествует… И, наконец, — вы слышите? — самый воздух полон шепота теней: это мои подруги, это прилетели ко мне невидимые девы. Слушайте, слушайте!
