«Сейчас он даст им башмаки», — подумала Анжелика.
В самом деле, Фелисьен подошел ближе. В бледно-фиолетовом небе загорались первые звезды. Всеобъемлющий покой теплой ночи опускался на Сад Марии, пустырь засыпал, ивы купались во тьме. Собор черной глыбой выделялся на западе.
«Ну, разумеется, сейчас он даст им башмаки».
Анжелика испытывала настоящее отчаяние. Так он и будет давать всегда, и ей ни разу не удастся победить его! Сердце ее готово было выскочить из груди, сейчас ей хотелось только одного: быть очень богатой, чтобы показать ему, что и она умеет делать людей счастливыми.
Но Ламбалезы уже увидели благодетеля, мать засуетилась, девчонки протянули руки и захныкали, а старшая дочь перестала ковырять окровавленные пятки и скосилась на него.
— Послушайте, голубушка, — сказал Фелисьен, — пойдите на Главную улицу, на углу Нижней…
Анжелика уже сообразила: там была сапожная лавочка. Она живо перебила его, но была так возбуждена, что бормотала первые слова, какие только приходили ей в голову:
— Совсем не нужно туда ходить!.. К чему это!.. Можно гораздо проще…
Но она не могла придумать ничего проще. Что сделать, что изобрести, чтобы превзойти его в щедрости? Никогда она не думала, что может так ненавидеть его.
— Скажите там, что вы от меня, — продолжал Фелисьен, — попросите…
И снова Анжелика перебила его; она тоскливо повторяла:
— Можно гораздо проще… гораздо проще…
И вдруг она сразу успокоилась, села на камень, быстро развязала и сняла башмаки, сняла кстати и чулки.
— Возьмите! Ведь это так просто! Зачем беспокоиться?
— Ах, добрая барышня! Бог да вознаградит вас! — воскликнула матушка Ламбалез, разглядывая почти новенькие башмачки. — Я их сверху разрежу, чтобы они влезли… Тьенетта! Да благодари же, дурища!
Тьенетта вырвала чулки из жадных рук Розы и Жанны и не сказала ни слова.
Но тут Анжелика сообразила, что ноги ее босы и что Фелисьен видит их. Страшное смущение охватило ее. Она не смела пошевельнуться, зная, что, если только она встанет, ноги обнажатся еще больше. Потом, совсем потеряв голову от испуга, она бросилась бежать. Ее белые ножки мелькали по траве. Ночь еще больше сгустилась, и Сад Марии казался темным озером, распростертым между соседними большими деревьями и черной массой собора. На залитой сумраком земле не было видно ничего, кроме маленьких белых ножек, их голубиной атласной белизны.
Боясь воды, перепуганная Анжелика бежала по берегу Шеврота к доскам, служившим мостками. Но Фелисьен пересек ей путь через кустарник. Столь робкий до сих пор, увидав ее белые ноги, он покраснел еще больше, чем она; и какое-то пламя понесло его, он готов был кричать о своей льющейся через край молодой страсти — страсти, охватившей его с первых же встреч. Но когда Анжелика, пробегая, коснулась его, он смог только пробормотать горевшее на его губах признание:
— Я люблю вас.
Анжелика растерянно остановилась. Секунду она стояла, выпрямившись, и глядела на него. Ее мнимый гнев, мнимая злоба исчезли, растворились в смятении, полном блаженства. Что он сказал? Почему все перевернулось в ней? Он любит ее, она это знает, — и вот одно произнесенное шепотом слово погрузило ее в изумление и страх. А он, чувствуя, как открылось ее сердце, как их сблизила общая тайна — благотворительность, осмелев, повторил:
— Я люблю вас.
Но она снова бросилась бежать в страхе перед возлюбленным. Шеврот не остановил ее — она прыгнула в ручей, как гонимая охотником лань; ее белые ножки побежали по камням, то и дело погружаясь в ледяную воду. Калитка захлопнулась, они исчезли.
VI
Целых десять дней Анжелику мучили угрызения совести. Оставшись одна, она рыдала, как будто совершила непоправимую ошибку. И тревожный, неясный вопрос все время вставал перед нею; согрешила ли она с этим юношей? Может быть, она уже погибла, как дурные женщины «Золотой легенды», отдающиеся дьяволу? Произнесенные шепотом слова «я люблю вас» оглушительными раскатами гремели в ее ушах, — наверное, они исходили от каких-то ужасных сил, кроющихся в мире невидимого. Но она выросла в таком одиночестве, в таком неведении, — она этого не знала, не могла знать.
