Теперь, когда Жак и Северина могли видеться в любое время, между ними возникло какое-то отчуждение. Казалось, ничто больше не препятствовало их счастью, он приходил к ней, когда ему было угодно, и, поднимаясь по черной лестнице, не боялся, что его выследят; вся квартира была в их полном распоряжении, Жак мог бы там даже ночевать, не будь он столь застенчив. Но между ними постоянно стояла какая-то непроходимая преграда, оба испытывали какое-то тягостное чувство оттого, что он не сумел совершить то, что они вместе задумали, к чему оба стремились. Собственное малодушие переполняло его чувством стыда, а она становилась все мрачнее и мрачнее, тщетное ожидание снедало ее как недуг. Теперь они редко целовали друг друга, положение любовников отныне тяготило их, им мало было полуобладания, они хотели полного счастья, мечтали уехать за море, пожениться и начать новую жизнь.
Как-то вечером Жак застал Северину в слезах, увидя его, она не перестала плакать, напротив — разрыдалась еще сильнее и кинулась к нему на грудь. Случалось и раньше, что она плакала, но, как только он заключал ее в объятия, тут же успокаивалась, однако на сей раз он чувствовал, что чем сильнее прижимает ее к сердцу, тем в большее отчаяние она впадает. Жак был потрясен, он понял, что Северина так убивается потому, что она — всего лишь кроткая, мягкая женщина и не в силах сама нанести роковой удар; сжав ее голову ладонями и пристально глядя в полные слез глаза, он торжественно, как клятву, произнес:
— Прости меня и наберись терпения… Клянусь, скоро, как только смогу…
Она порывисто прижалась губами к его губам, будто стремилась скрепить этот обет, и они надолго слились в глубоком и страстном поцелуе.
X
В четверг, в девять вечера, в ужасных судорогах скончалась тетушка Фази; и тщетно Мизар, ожидавший возле постели больной минуты, когда она испустит дух, пытался прикрыть ей глаза: веки не опускались, голова одеревенела и чуть склонилась к плечу, словно покойница оглядывала комнату, верхняя туба слегка приподнялась и чудилось, будто умершая насмешливо ухмыляется. Одинокая свеча, укрепленная в углу, слабо мерцала. А вечерние поезда, которым и дела не было до этого еще не остывшего трупа, стремительно проносились мимо, и всякий раз неподвижное тело вздрагивало, а огонек свечи то вспыхивал, то замирал.
Спеша отделаться от Флоры, Мизар отправил ее в Дуанвиль — заявить о смерти матери. Она не могла возвратиться раньше одиннадцати, впереди — еще целых два часа. Он начал с того, что спокойно отрезал себе ломоть хлеба — от голода у него бурчало в животе, ведь он даже не пообедал из-за агонии, которой, казалось, конца не будет. Шуя хлеб, он шагал из угла в угол, расставляя по местам сдвинутые вещи. На него то и дело нападал кашель, и тогда он останавливался посреди комнаты, сгибаясь в три погибели; высохший и щуплый, с тусклым взглядом и бесцветными волосами, Мизар и сам походил на мертвеца, при взгляде на него всякий бы решил, что этому человеку недолго праздновать победу. Но как бы то ни было, а он погубил этакую бабищу, здоровую и красивую женщину, погубил, как жучок губит дуб; вот она лежит как скошенная, с нею покончено, ее больше нет, а он — он еще поскрипит. Тут он о чем-то вспомнил, опустился на колени и вытащил из-под кровати миску с пенистой водой, настоянной на отрубях и приготовленной для клизмы. С той поры, как Фази разгадала, что он подмешивает отраву в соль, Мизар стал всыпать крысиный яд в воду для промывания желудка; она, дура, не понимала, чего ей надо опасаться, и на сей раз получила всю порцию сполна! Выплеснув за дверью воду из миски, он возвратился, вытер губкой пол, покрытый какими-то пятнами. И чего она упрямилась? Думала, что всех умнее, вот и поплатилась! Коли муж и жена затеяли свару, коли один другому яму роет, а чужих в это не вмешивают, тут уж надо быть начеку! Он был горд собою и злорадно ухмылялся, сказав себе: она все опасалась, что ее заставят проглотить яд, а тем временем заполучила его через другое место. В эту минуту, точно вихрь, промчался курьерский поезд и с такой силой потряс приземистый домик, что даже привыкший к шуму Мизар вздрогнул и повернулся к окну. Ах да, это все тот же безостановочно мчащийся поток, люди, едущие с разных концов страны, они знать не знают тех, кто попадается им на пути, им на все наплевать — так они торопятся… И куда их только черт несет?! Поезд исчез вдали, опять наступила тягостная тишина, и тут Мизар опять увидел широко раскрытые глаза умершей, неподвижные зрачки словно следили за каждым его движением, а на губах застыла все та же насмешливая гримаса.
