Потолковав с Жаком, обер-кондуктор уже решил было, что можно двинуться в путь, как вдруг Пеке, спрыгнувший на рельсы, окликнул машиниста:
— Погляди-ка! Тут цилиндр малость повредило.
Подойдя к паровозу, Жак в свою очередь наклонился. Уже раньше, заботливо осматривая «Лизон», он увидел, что она ранена. Разгребая снег, обнаружили, что дубовые шпалы, оставленные на откосе путевыми рабочими, под напором ветра и снега сползли прямо на рельсы; остановка отчасти и произошла именно потому, что паровоз наткнулся на эти шпалы. На колпаке штока виднелась вмятина, а самый шток, видимо, слегка погнулся. Других наружных повреждений не было, и машинист немного успокоился. Могли, правда, произойти и серьезные внутренние поломки, ибо сложный механизм золотников — этого сердца, этой души локомотива — необычайно нежен. Жак снова занял свое место, дал свисток и открыл регулятор, чтобы понять, в каком состоянии «Лизон». Она долго не трогалась с места, как человек, который сильно ушибся при падении и еще плохо владеет руками и ногами. Наконец, натужно пыхтя, она двинулась вперед, словно все еще оглушенная, колеса ее медленно и с трудом вращались. Ну что ж, она пошевелилась — значит, пойдет, доберется до места. Однако Жак покачал головой: он-то ее хорошо знал и видел, что она ведет себя как-то странно, словно разом переменилась, постарела после какого-то смертельного удара. Должно быть, пока она стояла в снегу, свирепая стужа нанесла ей этот жестокий удар: разве мало примеров, когда молодые, крепко сложенные женщины умирают от чахотки только потому, что, возвращаясь вечером с бала, попадают, под ледяной дождь?
Пеке открыл продувательные краны, и Жак вторично дал свисток. Оба кондуктора уже заняли свои места. Мизар, Озиль и Кабюш поднялись на подножку багажного вагона, и поезд медленно двинулся к выходу из лощины мимо солдат, которые выстроились по обе стороны полотна вдоль насыпи. Немного погодя он остановился перед домом путевого сторожа, чтобы забрать пассажиров.
Флора стояла у переезда. Озиль и Кабюш подошли и остановились рядом с нею; Мизар между тем суетился, низко кланялся дамам и мужчинам, которые, выходя из кухни, давали ему серебряные монеты. Наконец-то наступило избавление! Но ждать пришлось слишком долго, всех знобило от холода, голода и усталости. Полная англичанка вела под руки полусонных дочерей; молодой человек из Гавра поднялся в то же купе, что и хорошенькая брюнетка, совершенно обессилевшая, и заявил ее мужу, что он весь к его услугам. Глядя на то, как эти вконец измученные, утратившие обычный лоск люди, толкаясь в грязном, примятом снегу, садятся в вагоны, можно было подумать, что в поезд грузится разгромленный отряд. На мгновение к оконному стеклу комнаты прижалось лицо тетушки Фази, которая из любопытства сползла с постели и дотащилась до подоконника. Огромные запавшие глаза больной неотступно следили за толпою незнакомых людей, этих обитателей мира на колесах, которых ей никогда больше не суждено было увидеть: буря принесла их сюда и теперь уносила отсюда.
Последней вышла Северина. Повернувшись к Жаку, который, свесившись с паровоза, провожал ее взглядом, она улыбнулась ему. И Флора, подстерегавшая влюбленных, еще сильнее побледнела, увидя, с какой спокойной нежностью они взглянули друг на друга. Она порывисто придвинулась к Озилю; до сих пор она его упорно отталкивала, но теперь, когда в ее сердце поселилась ненависть, она внезапно почувствовала потребность опереться на руку мужчины.
Обер-кондуктор подал сигнал, «Лизон» ответила жалобным свистком, и Жак погнал ее вперед, с тем чтобы уже не останавливаться до самого Руана. Было шесть часов вечера, мрак, казалось падавший с черного неба, окутывал белоснежную равнину; только у самой земли еще сохранялся бледный и необыкновенно печальный отблеск уходящего дня, освещавший унылый, безлюдный край. И в этом неверном свете дом в Круа-де-Мофра, стоявший наискось от железнодорожного полотна, выглядел особенно ветхим и темным на фоне снежной пелены; окна и двери его были заперты, а на фасаде виднелось объявление: «Продается».
