Несколько минут оба, не разговаривая, шли в потоке людей, который никогда не иссякает в этом многолюдном квартале. Порой им приходилось спускаться с тротуара, они переходили улицу, лавируя среди экипажей. И некоторое время спустя оказались перед Батиньольским сквером, который в ту пору года почти совершенно пуст. Небо, омытое утром проливным дождем, приобрело нежно-голубой оттенок; под лучами теплого мартовского солнца набухали почки сирени.
— Войдемте? спросила Северина. — От этой толчеи у меня голова кругом идет.
Жаку также хотелось войти в сквер: сам того не сознавая, он испытывал потребность оказаться наедине с Севериной, подальше от толпы.
— Отчего же, — сказал он, — войдем.
Теперь они медленно шли вдоль лужаек, мимо голых деревьев. По скверу прогуливались женщины с грудными детьми, попадались прохожие, торопливо пересекавшие аллеи, чтобы сократить путь. Северина и Жак перешли мост через реку, вскарабкались на скалистый откос, затем повернули обратно; так они бесцельно бродили, пока не наткнулись на еловую рощицу — жесткая, темно-зеленая хвоя светилась на солнце. Тут, в укромном уголке, скрытом от посторонних взоров, стояла скамья; не произнеся ни слова, будто сговорившись, оба опустились на нее.
— А все же славная нынче погода, — проговорила Северина после короткого молчания.
— Да, — ответил он, — опять солнышко выглянуло.
Но мысли их были далеко. Он, всегда избегавший женщин, думал о событиях, которые привели их сюда. Вот она сидит рядом, касается его, чего доброго, еще ворвется в его жизнь, — и это наполняло Жака глубоким изумлением. Со времени последнего допроса в Руане он не сомневался, что эта женщина принимала участие в убийстве возле Круа-де-Мофра. Но почему? В силу каких обстоятельств? Что толкнуло ее на преступление — страсть или корыстный расчет? Он вопрошал себя, но не находил ясного ответа. И под конец сочинил целую историю: свирепый и корыстолюбивый муж торопился побыстрее завладеть наследством; возможно, он боялся, что старик изменит завещание, возможно, рассчитывал крепче привязать к себе жену кровавыми узами. Жак привык к этому объяснению; окружавшая Северину таинственность привлекала, манила его, и он мало-помалу перестал доискиваться истины. Его неотступно преследовала мысль, что он обязан все открыть правосудию. Эта мысль не оставляла Жака даже сейчас, когда он сидел на скамье рядом с этой женщиной, так близко, что ощущал прикосновение ее теплого бедра.
— Просто удивительно, — снова заговорил Жак, — на улице март, а мы сидим как летом.
— Да, — подхватила она, — солнце уже заметно пригревает.
Она в свою очередь думала: машинист был бы просто глуп, если б не догадался, что Гранморена убили они, Рубо. Уж слишком они его донимают, вот и сейчас она непроизвольно прижимается к нему… Перебрасываясь время от времени несколькими словами, они больше молчали, и Северина старалась проникнуть в ход его мыслей. Их взгляды встретились, и она прочла в глазах Жака вопрос: не ее ли он видел в купе, не она ли темной массой тяжело навалилась на ноги жертвы? Что делать, что сказать? Как привязать его к себе нерушимыми узами?
— Утром, — промолвила она, — в Гавре было очень холодно.
— Не говоря уже о том, — подхватил он, — что всю дорогу нас поливало дождем.
И в это мгновение Северину осенило. Не рассуждая, не раздумывая, она покорилась безотчетному побуждению, поднявшемуся из самых недр ее существа; если б она стала раздумывать, то ничего не сказала бы. Но молодая женщина почувствовала, что так будет лучше, что, заговорив, она завоюет Жака.
Она нежно взяла его за руку и посмотрела ему в глаза. Темно-зеленые ели скрывали их от прохожих, с соседних улиц доносился только отдаленный шум экипажей, казавшийся еще глуше в тишине, царившей в этом солнечном сквере; аллея была пустынна, лишь на повороте молча играл ребенок, наполнявший ведерко песком. И без всякого перехода Северина проникновенно прошептала:
— Вы думаете, я виновна?
Он чуть вздрогнул и в упор посмотрел на нее.
— Да, — взволнованно ответил он едва слышным голосом.
Она все еще держала его руку и теперь сильнее сжала ее; она заговорила не сразу, словно ожидая, пока ему передастся ее лихорадочный трепет.
