Она сперва не поняла и удивилась:
— Где это ты увидал людей? Ах, ты о пассажирах! Много ли от них проку! Ведь их не знаешь, с ними даже и поговорить нельзя.
Жак по-прежнему улыбался:
— Меня, положим, вы знаете, я тут часто проезжаю.
— Тебя-то я, конечно, знаю, мне даже известно, когда проходит твой поезд, и я стараюсь разглядеть тебя на паровозе. Да ты все мчишься, мчишься! Вчера вот помахал рукой. А я и ответить не успела… Ну, нет, это все не то.
И тем не менее при мысли о живом потоке, ежедневно проносившемся в поездах мимо нее, обреченной на гробовое молчание и одиночество, она погрузилась в задумчивость, не отводя взгляда от железнодорожного полотна, на которое уже опускалась ночь. Когда она была еще здорова, хлопотала по хозяйству, стояла у шлагбаума, сжимая в кулаке флажок, ей никогда не приходили в голову такие мысли. Но с тех пор как она стала целые дни проводить на этом стуле, занятая лишь глухой борьбой с мужем, в ее уме то и дело возникали беспорядочные, смутные и путаные видения. Ей казалось чудным, что вот она живет в этой дыре, затерянной в пустыне, где некому даже душу излить, а между тем, днем и ночью, мимо нее безостановочно едет столько мужчин и женщин, их мчат куда-то несущиеся на всех парах поезда, от которых ее дом дрожит до самого основания. Среди пассажиров были, конечно, не только французы, попадались там и иностранцы, люди из самых дальних краев, потому что теперь никто не может усидеть на месте, и недаром толкуют, будто скоро все народы одним народом станут. Куда, уж лучше, все люди как братья, и вместе едут вдаль, в волшебную страну! Она не раз пробовала прикинуть, сколько может быть пассажиров в поезде, если считать, что в вагоне их столько-то, но выходило очень уж много, и ей никогда не удавалось довести счет до конца. Порою ей чудилось, будто она узнает лица пассажиров: вон тот господин со светлой бородкой, верно, англичанин, он каждую неделю ездит в Париж, а вон та дама, маленькая брюнетка, всякий раз проезжает здесь по средам и субботам. Но они проносились с быстротой молнии, она даже не была толком уверена, действительно ли она их видела, все лица расплывались, смешивались, походили одно на другое, различия между ними стирались. Людской поток мчался вдаль, не оставляя даже следа. И при виде этого безостановочно катящегося потока, уносившего в своем течении столько достатка, столько денег, ее охватывала печаль: она думала о том, что эти куда-то спешащие пассажиры знать не знают о ней, об угрожающей ей смертельной опасности, и если муж все-таки уморит ее, поезда по-прежнему будут мчаться мимо, никто даже не догадается, что в этом уединенном доме совершилось преступление.
Все еще не отводя глаз от окна, тетушка Фази попыталась выразить в нескольких словах то, что смутно шевелилось в ее мозгу:
— Что и говорить, хитро все это придумано! Ездить стали быстрее, да и учености прибавилось… Но звери, как были зверьми, так ими и остались, и пусть даже придумают машины еще хитроумнее, зверей от того меньше не станет.
Жак только кивнул головой, словно соглашаясь с нею. Уже с минуту он смотрел на Флору, которая поднимала шлагбаум, чтобы дать дорогу телеге, груженной двумя огромными глыбами камня. Переезд обслуживал лишь Бекурские каменоломни, так что на ночь шлагбаум запирали, и девушку только в редких случаях тревожили до рассвета. Заметив, что Флора дружески беседует с молодым смуглолицым возчиком, Жак воскликнул:
— А что Кабюш, заболел? Почему это лошадьми правит его двоюродный брат, Луи?.. Вы часто видите беднягу Кабюша, крестная?
Тетушка Фази воздела руки, ничего не ответила и только тяжело вздохнула. Осенью случилась большая беда, и сил она ей не прибавила: ее меньшая дочь Луизетта, служившая в горничных у г-жи Боннеон в Дуанвиле, как-то вечером прибежала оттуда вся истерзанная, не помня себя от ужаса; она укрылась в хижине своего дружка Кабюша, в лесной глуши, и там умерла. История эта вызвала немало толков, старика Гранморена обвиняли в попытке изнасиловать Луизетту, но вслух никто говорить не отваживался. Даже она, мать девочки, знавшая больше других, не любила вспоминать об этом. В конце концов она сказала Жаку:
