Над портретом с потолка свисали тонкие полоски отставшей краски, и я мрачно представил себе, как такие же клочья планируют с потолка столовой в тарелки с супом и на головы обедающих постояльцев.
— Гм! Кажется, я вспомнила! — В резком голосе старой женщины прозвучала торжествующая нотка. — Она улизнула, не оплатив комнату за неделю. За первую неделю сентября!
— Вы не знаете точной даты ее отъезда из гостиницы?
— Все, что я знаю, — это то, что десятого сентября она должна была заплатить за неделю, но не заплатила.
— Ладно, все равно спасибо, — пробормотал я.
Ее глаза-бусинки внимательно смотрели мне в лицо в течение нескольких секунд, и в глубине их я увидел ту дружескую теплоту, которую мог вызвать у нее лишь звон монет в ее кассовом аппарате.
— Вы говорите, вы ее друг?
— Да.
— У нас все еще лежат ее вещи. Если захотите взять их, вы должны будете заплатить то, что она задолжала за комнату.
— И сколько же она задолжала?
Костлявый указательный палец пробежал вдоль строчки, а лоб напряженно наморщился: она производила подсчеты.
— Одиннадцать долларов и пятьдесят центов. — Старуха подняла на меня глаза, но вдруг в ее глазах промелькнула тревога. — И еще два доллара за хранение, — добавила она быстро.
— Хорошо. — Я снова достал кошелек.
— Я пойду принесу ее вещи, — просипела она.
Вещи Джерри находились в помятом алюминиевом чемодане и старой картонной коробке, перевязанной шпагатом. Я взял их, отнес в свою машину и положил в багажник. И что же ты, Джерри Ласло, оставила для потомства, чтобы те, кто придет после тебя, знали, что ты была здесь?
«Да, — подумал я, — это утро началось для меня не совсем удачно».
Я стоял и в ожидании смотрел в окно. За ним текла жизнь. Две девушки из ресторана — блондинка и брюнетка — дружески беседовали, вероятно ожидая кого-то, на одной из киносъемочных площадок. Девушки были в черных трико и черных сетчатых чулках. Мимо медленно пропыхтел сверкающий свежей краской старомодный паровоз «Дюсенберг», и выглядевший усталым маленький старичок в старомодном котелке остановился и уставился на него, забыв произнести те слова, которые по сценарию должен был сказать. Затем я услышал, как позади меня открылась дверь, и отвернулся от окна. В контору широкими шагами вошел Эрик Стейнджер. Он был одет в белую шелковую сорочку с широко распахнутым воротом, открывавшим завитки седых волос на его груди. Хлопчатобумажные брюки Эрика, по всей вероятности, выглядели лучше в тот день, когда садовник выбросил их в мусорный ящик.
— У меня мало времени, Холман, — сказал он резко. — Через пятнадцать минут я должен быть в монтажной комнате. — Он зашел за свой рабочий стол, и кресло жалобно заскрипело, когда он резко опустил в него свое грузное тело. Бледно-голубые глаза Эрика впились в мое лицо, как стальное сверло. — Я вас слушаю.
— Эрик, в производстве скольких картин Рода Блейна вы принимали участие?
— Во всех. Он сделал пять картин, последнюю не закончил, — ответил он раздраженно. — Почему вы об это спрашиваете?
— Просто интересно, — сказал я. — А что происходит с той неоконченной картиной?
— Мы внесли в сценарий некоторые изменения: пришлось скорректировать сюжетную линию. Это стоило нам немалых денег. Сейчас картина закончена.
— Должно быть, она будет сверхпопулярна! — проговорил я медленно. — Последний шанс увидеть Золотого мальчика, вышедшего из могилы!
— У вас богатое воображение, Холман, — насмешливо улыбнулся Стейнджер.
— Работая со всеми его картинами, вы, должно быть, довольно хорошо изучили Блейна? — спросил я.
— Как актера — да! Как человека — нет! Я был продюсером всех его картин и директором двух. Когда я понял, какой у него талант, я зауважал его! У него была неустойчивая психика, но актер он был замечательный!
— Так говорят все, — признался я. — Вы, конечно, знаете, что я работаю на Деллу Огэст?
— Это ошибка! — Его густые седые брови насупились, а лицо стало недовольным. — Если вы хотите, чтобы ваша профессиональная карьера закончилась, Холман, то это меня не волнует. Что касается Деллы, то это меня волнует!
— Единственное, что вы должны сделать, — это шепнуть Джерому Т. Кингу словечко на ухо, и он снимет ее со своего крючка, не так ли? — подколол я его.
