Я быстро метнулся взглядом в сторону и закусил губу. Не знаю, заметил ли что папа. Он ласково положил мне руку на плечо и сказал:
– Ну, так не будем же, голубчик, ссориться с тобою; пожалуйста, только чтоб этого вперед никогда не было. Я понимаю, ты поступил так не от злого сердца; но думай же хоть немножко над тем, что ты делаешь.
– Я не виноват! – вдруг угрюмо буркнул я, не поднимая глаз.
Папа опустил руку.
– Не ви-но-ват?
Я стоял все так же насупившись и закусив губу. Изменившимся голосом папа спросил:
– Ты себя, Митя, не считаешь виноватым?
– Нет.
– Ах, тогда другое дело! Тогда, разумеется, другое дело. В таком случае и разговаривать не о чем.
Он повернулся и вышел из комнаты.
V
Я неподвижно стоял. Совершилось что-то невероятное, ужасное, чему даже нельзя подыскать имени… «Не виноват!» Неправда, я был виноват, я чувствовал себя виноватым. Какой-то бессмысленный, самому мне непонятный порыв вырвал у меня это грубое «нет!».
Я медленно спустился вниз и через сад ушел в поле.
В голове было смутно, сердце мертвым комком висело в груди. По золотистой ржи, не глядя на меня, тихо бежали волны; васильки чуждо синели над межою; и чуждо звенели в небе жаворонки. Я взглядывал на свой поступок со стороны, и мне казалось невероятным, чтоб я мог его совершить. Вдруг словно что осенило меня.
Господи, да чего же я! Идти скорей, сказать, что я сам не знаю, как это вышло, попросить прощения…
«Нет!» – раздался в душе негодующий голос.
И то же злобно-упрямое чувство, как тогда, разом охватило меня…
Я воротился домой поздно вечером, когда заря догорела и работники проехали на ночное.
В саду перед домом я остановился и заглянул в окно. В зале ужинали. Слышен был звон ножей и ложек, тихий говор. Мне видно было папу, сидевшего у самого окна, спиною ко мне. Я стал ждать. Наконец задвигались стулья, папа встал. Сестры подошли к нему прощаться. Он перекрестил их и перецеловал.
Я почувствовал, что все время упорным, злобным взглядом слежу за папою. Страшно мне стало, это к нему такое чувство!
В зале стихло. Я подождал и стал осторожно пробираться к себе. Но мама еще не спала. Когда я проходил по коридору, она окликнула меня. Делать было нечего, я собрался с духом и вошел, стараясь не смотреть ей в глаза.
Она лежала в постели с обложенною подушками, забинтованною рукою; мне показалось, что лицо ее за этот день похудело, а глаза стали больше.
– Слушай, Митя… – начала она. И пристально глядела на меня.
Я смотрел в сторону, но чувствовал на себе ее взгляд, печальный и долгий. Она помолчала.
– Ты, конечно, попросил у папы прощения? Я прикусил губу и насупился.
– Нет.
Мама молча и внимательно смотрела на меня.
– Да я и не знаю, в чем мне прощения просить, – прошептал я.
– Голубчик мой, что это с тобой сделалось? – с болью спросила она. – Ведь ты его так обидел! Он пришел ко мне, – я его просто не узнала: совсем лица нет… И за что это, за что? Что он тебя ласково попенял, что ты нас не послушался? За это? Так неужели же отец не может этого даже требовать? Или ты себя теперь считаешь самостоятельным человеком? Голубчик мой, ведь тебе же пятнадцать лет всего!
Я молчал. Ее глаза смотрели на меня, страдающие и кротко-укоризненные.
– Да, может быть, я еще попрошу прощения! – тихо сказал я.
Мама облегченно вздохнула.
– Ну, иди же, голубчик! Сейчас иди, не откладывай до завтра. Господь с тобой!
Я пошел.
В папином кабинете еще горел огонь. Я тихонько взялся за ручку двери…
Но через минуту я уже сидел у себя наверху, сгорбившись и угрюмо глядя в угол: дальше двери я к отцу не пошел; прежняя темная, непонятная мне сила с негодованием отшатнула меня от его порога. Теперь я окончательно чувствовал себя преступником, – закоренелым, не способным к раскаянию. Но я не ужасался; я ожесточенно закусывал губы и думал: «И пускай!»
Предо мною вставало лицо матери, кроткое, молящее; слышались слова всеобщего осуждения и негодования… «Ну что ж, пускай!» – угрюмо и вызывающе думал я.
VI
Спустившись назавтра к утреннему чаю, я застал всех, кроме мамы, в сборе. Разговор прекратился, как только я вошел. Папа поднял голову и с холодным удивлением измерил меня взглядом, словно недоумевал, что нужно здесь этому неизвестному человеку? Я насупился и, ни с кем не здороваясь, сел к столу.
