— Ну-ну, посмотрим, — примирительно сказал Уилсон. — Где он?
— В комнатке с телефоном, — указал Бартон. — Справа от лестницы, за стеклянной дверью. Она не закрывается из-за его ноги. Я его не трогал, только убедился, что бедняга мертв.
Когда Уилсон открыл дверь темного тесного помещения, перед ними предстало не самое приятное зрелище, однако оно полностью оправдывало уверенность мистера Бартона в своем диагнозе. На полу, скорчившись, одной ногой на пороге, лежало тело крепкого мужчины пятидесяти-шестидесяти лет. Лежал он лицом к телефону, а пальцы были согнуты так, будто он умер, цепляясь за что-то, что потом выронил. Но причина смерти была ясна: лицо и голова были в нескольких местах прострелены, весь пол забрызган мозгами и кровью. Майкл Прендергаст прошел войну и считал, что привык иметь дело со смертью, но вид старика с размозженной головой в этой душной, затхлой каморке вызвал в нем чувства, которые, как ему казалось, он давно поборол, и пришлось одолеть приступ тошноты, прежде чем он решился переступить порог.
— Аккуратнее, Майкл, — предупредил Уилсон, и Прендергаст со стыдом и досадой заметил, что того, кажется, зрелище ничуть не выбило из колеи. — Не суетись больше, чем требуется, помочь ты уже не сможешь. Нам нужны улики. — Он недовольно оглядел кровавые следы, покрывавшие пол. — Вы сюда заходили, мистер Бартон?
— А как же? — оскорбился тот. — Вошел посмотреть, думал, что смогу помочь. А когда понял, что ему уже не поможешь, попытался найти револьвер или что-то такое. Если вдруг это он сам себя… если вдруг это было самоубийство.
— Включите свет, будьте добры, — раздался голос Прендергаста, склонившегося над телом. — В этой норе такая темень.
— Не включается, — отозвался Бартон. — Я пробовал, когда вошел.
Он, однако, послушно потянулся к старомодному фарфоровому выключателю, но Уилсон опередил его. Обернув руку носовым платком, он несколько раз попробовал выключатель, но безрезультатно.
— И вправду не работает, — заключил он. — Вероятно, лампочка перегорела. Майкл, придется тебе обойтись моим фонарем. Поторопись. Мы уже ничего не можем сделать для бедняги, кроме как найти его убийцу, и чем скорее, тем лучше.
Пока Прендергаст заканчивал осмотр, Уилсон неподвижно стоял в дверях, разглядывая тесную комнатушку так, словно пытался запомнить все, что в ней было: телефон, мирно стоящий на довольно высокой полке напротив двери, полку над ним с двумя-тремя старыми справочниками, суконную занавеску, спадавшую с телефонной полки до пола.
— Вы не знаете, что за этой занавеской? — спросил он Бартона.
— Ботинки, наверное, и всякий старый хлам, — ответил тот. — Мистер Карльюк обычно прятал за занавески все ненужное.
— Вы, значит, хорошо его знали?
— Да не особо, — ответил Бартон. — Так же, как и все, наверное. Не очень много у него друзей — нелюдимый он был старик.
Прендергаст выпрямился.
— Осмотрел как мог, — сказал он. — Бедняга, конечно, мертв, уже часов двенадцать. Вряд ли после выстрелов он прожил больше пары секунд.
— Стреляли с близкого расстояния? — спросил Уилсон.
— С очень близкого, не больше нескольких дюймов. И стреляли в него из широкоствольного ружья вроде мушкетона[55].
— Мушкетона? — воскликнули остальные двое.
— Да, или из чего-то подобного, картечью или пулями с наконечником из мягкого свинца. Зверская штука. Вот эти две я подобрал с пола, а еще несколько — у него в голове. В заряде, должно быть, их было несколько десятков.
— Да ну? — недоверчиво отозвался Бартон. — Зачем кому-то стрелять в беднягу Карльюка из мушкетона?
— Вот это нам и нужно выяснить, — отозвался Уилсон. — Мистер Бартон, вы знаете дом: где здесь можно сесть и поговорить?
Мужчина повел их в маленькую комнатку, которая, очевидно, служила чем-то вроде рабочего кабинета или утренней гостиной, и жестом пригласил Уилсона и его друга садиться. В ярком дневном свете Прендергаст с интересом принялся изучать Бартона, но не обнаружил ничего примечательного. На вид это был самый обычный представитель среднего класса, клерк или лавочник, примерно сорока пяти — пятидесяти лет, с лысиной, обрамленной седеющими рыжеватыми волосами, с рыжими клочковатыми усами и заурядными чертами лица. Казалось, он взволнован и расстроен даже сильнее, чем можно было бы ожидать, хотя, конечно, любому на его месте было бы не по себе. Однако при всем своем волнении на вопросы Уилсона он отвечал весьма четко.
