— Я не могу согласиться с джентльменом в лиловом плаще, который назвал Поттерс-Понд мерзостью и утверждал, будто здесь все поросло бурьяном. Но, конечно, это весьма уединенная и отдаленная деревня, до такой степени, что это уже почти исторический курьез, как будто она застыла в эпохе столетней давности. Стряпчий здесь — настоящий стряпчий: ей-богу, не удивишься, если увидишь, как он стряпает. Здешние леди — не просто леди. Это благородные дамы, а их фармацевт — не фармацевт, а шекспировский аптекарь. Они признают право на существование обычного доктора, такого, как я, — ведь кто-то должен помогать аптекарю. Но на меня смотрят как на возмутительное новшество, потому что мне всего лишь пятьдесят семь, а в графстве я живу лишь двадцать восемь лет. По стряпчему можно предположить, что он там уже двадцать восемь тысяч лет. Еще есть старый адмирал, точь-в-точь как на иллюстрации к Диккенсу: его дом полон кортиков и каракатиц и увенчан телескопом.
— Да-да, — сказал отец Браун, — некоторых адмиралов неизбежно выносит на берег. Я только никогда не мог понять, почему их выбрасывает так далеко от моря.
— Ни одно богом забытое местечко в сельской глуши не обходится без таких занятных существ, — сказал доктор. — Потом там, конечно, есть образцовый пастор, тори, приверженец Высокой церкви в духе замшелых канонов архиепископа Лауда[109], строже самой строгой старушки. Такой седовласый ученый лунь, пугливый, как старая дева. Между прочим, благородные дамы, несмотря на свои пуританские взгляды, о многих вещах говорят без стеснения, как некогда настоящие пуритане. Раз или два я слыхал, как старая мисс Карстэрс-Кэрью выражалась вполне по-библейски. Добрый старый пастор прилежно читает Библию, но я так и вижу, как он зажмуривается, доходя до подобных пассажей. Вы знаете, друг мой, что я человек несовременный. Мне не доставляет удовольствия весь этот джаз и гедонизм нынешней золотой молодежи…
— Он и золотой молодежи не доставляет удовольствия, — сказал отец Браун, — вот где трагедия-то.
— Но я все-таки не так оторван от жизни, как люди в этой доисторической деревне, — продолжал доктор, — и я дошел до того, что наш Большой Скандал показался мне почти желанным развлечением.
— Неужели золотая молодежь добралась до Поттерс-Понда? — с улыбкой поинтересовался отец Браун.
— Нет, у нас даже скандалы в духе старомодной мелодрамы. Нужно ли говорить, что все дело в пасторском сыне? Если бы у пастора был обыкновенный сын, в этом уже было бы нечто необыкновенное. Правда, пока, по моим наблюдениям, он проявляет свою необычность как-то слабо, я бы даже сказал — неуверенно. Во-первых, его видели возле «Синего льва», где он пил эль. Во-вторых, он вроде бы рифмоплет, а в здешних местах это считай что конокрад.
— Я полагаю, — сказал отец Браун, — даже в Поттере-Понде это не тянет на Большой Скандал.
— Конечно, — серьезно ответил доктор. — Большой Скандал начался вот как. В доме под названием Гфэндж, который стоит у дальнего конца Аллеи, живет леди. Одинокая леди. Ее зовут миссис Малтрэверс (хотя у нас в деревне склонны в этом сомневаться); приехала она только год или два назад, и никто про нее ничего не знает. Как говорит мисс Карстэрс-Кэрью, «и почему только ей вздумалось здесь жить — мы же к ней не ходим с визитами».
— Может быть, именно поэтому, — сказал отец Браун.
— Ее уединение считается подозрительным. Их раздражает, что она хороша собой и что у нее, как говорится, есть стиль. Всех молодых людей предупреждают, что она вампирическая женщина.
— Люди, утратившие милосердие, как правило, утрачивают и логику, — заметил отец Браун. — Довольно нелепо жаловаться, что она живет замкнуто, и тут же обвинять ее в желании обольстить все мужское население.
— Это правда, — сказал доктор. — И все же она загадочная особа. Я ее видел и был заинтригован — она из таких смуглых женщин, длинных, элегантных и притягательно некрасивых, если вы понимаете, о чем я. Она весьма остроумна и сравнительно молода, но, по моим ощущениям, у нее есть — как бы это сказать? — опыт. То, что пожилые дамы называют Прошлым.
