— Вот мое лекарство, — он одним духом выпил содержимое котелка.
Чибисов крякнул:
— Ну и ну! Чудишь, старик: это же не огуречный рассол.
Однако на следующее утро мичманский голос обрел нормальный тембр. Он рокотал словно новенький репродуктор — ровно, без перебоев. Чибисов не скрывал своего восхищения:
— Удивительный ты человек, право…
— Да уж сюсюкать не привык, — сдержанно ответил Кованный, — и потом понимать надо. В морской воде йод содержится, а это для горла — лучшее лекарство.
В общем, мичман выздоровел. Вот только настроение держалось на прежнем уровне: не любил он всякие шутки-прибаутки. Именно в это время зашел к нему в каюту Светелкин и попросил разрешения обратиться.
Кованный кашлянул в кулак, посмотрел в иллюминатор. Рядом возвышалась рубка подводной лодки. Можно было даже высунуть руку и пощупать ее шершавую обшивку. Мичман взглянул на лодку, на море, а затем па лицо Светелкина.
— Слушаю вас, — наконец сказал он раздраженно, убеждаясь, что голос его начал сипеть и хрипеть, как накануне.
У сидящего рядом Чибисова глаза полезли на лоб:
— Послушай, ты же только что говорил нормально.
«Тебя здесь не хватало», — сердито подумал Кованный, мельком взглянув на главного старшину, и еще раз яростно кашлянул в кулак. Это было похоже на взрыв небольшой бомбы. По каюте прошумел ветер. Нервно затрепетали занавески.
— Слушаю вас, — четко повторил мичман.
— У меня к вам дело, — смущенно пролепетал Светелкин и покраснел. Наступила очередь удивляться Кованному: первый раз за три года он увидел Светелкина покрасневшим.
«Чудеса», — подумал мичман и подозрительно оглядел старшего матроса. Слишком невероятная картина открывалась его взору: покрасневший Светелкин. Все равно что зеленый заяц или фиолетовая лиса.
А Светелкин мял в руках пилотку.
— Я слушаю вас, — еще раз сказал мичман.
— Не можете ли вы мне дать рекомендацию в партию? — г- выдохнул Светелкин, словно бросился в омут.
— В партию? — машинально повторил Кованный п вновь почувствовал, что голос у него сипит.
— Да, в партию.
Мичман зашагал по каюте. Вынул расческу, причесался.
— Присаживайтесь, — сказал он наконец торжественным голосом.
Они сели друг против друга. Два совершенно различных человека. Суровый, кряжистый, словно мореный дуб, Кованный, и стройный, с ломаными девичьими бровями Светелкин. Один молчаливый и серьезный, другой весельчак и хохотун. И глаза у них разные. Темные, бездонные, будто ночное южное небо, — у Кованного и голубые, как ширь моря, — у Светелкина.
— Заведование у вас в порядке, — негромко начал мичман, — знаю. Взыскания не имеете — тоже известно. Поощрений сколько?
— Двадцать восемь…
Мичман взял карандаш и положил его на ладонь. На огромной ладони карандаш напоминал тонкую спичку. О том, что у Светелкина двадцать восемь поощрений, Кованный знал, однако вопрос задал. Может быть, для того, чтобы соблюсти полную торжественность обстановки.
— А как с общественной работой?
— Выполняю отдельные поручения комсомольской организации, — начал Светелкин бодро, — я редактор сатирической газеты «Швабра». — Внезапно он умолк, услышав, как в тяжелых мичманских руках жалобно хрустнул карандаш.
— Сатирической? — спросил мичман раздельно.
— Так точно, — ответил Светслкин упавшим голосом, понимая, что случилось нечто такое, что разрушило наметившееся сближение.
Мичман покусывал обветренные губы:
— В диалектике разбираетесь?
— В чем?
— В диалектике, говорю.
— Ну конечно, — облегченно вздохнул Св стел кин, — вот, например, все изменяется от простого к сложному.
Кованный резко поднялся со стула и зашагал по каюте, вдавливая в палубу тяжелые шаги.
— Именно меняется, — сказал он громко, — а у вас в этой области никаких сдвигов. Все хи-хи-хи да ха-ха-ха. Пора бы стать серьезным.
После ухода Светелкина Чибисов сказал Кованному:
— Тяжелый у тебя характер. Почему ты отказал ему в рекомендации?
Кованный сжал жилистые руки в огромный кулак:
— У партии задачи серьезные. А у него одни хаханьки на уме.
— Хаханьки тоже, между прочим, серьезными бывают, — ответил Чибисов запальчиво.
В последние дни готовились к новому выходу в море: перебирали топливные насосы, перемывали фильтры, меняли прокладки. Руководил работой мичман. Он был, как обычно, молчаливым. Остальные тоже молчали.
