Мичман почесал затылок.
— Есть один торпедолов. Но только какой это корабль! Так, катеришко. Но и он уходит через полчаса.
Возвращаться с пустыми руками обратно я не мог. Редактор по головке за такие штуки не погладит. Но что можно получить на этом катере?
— Эх, была не была, — решил я, — пойду на торпедо- лове. Может быть, удастся выжать какую-нибудь информацию.
К маленькому причальчику меня провожал мичман. Чаркин остался ночевать на посту, чтобы назавтра уехать обратно. Мы петляли по невидимым узким тропкам, я то и дело спотыкался об острые валуны. Мичман придерживал меня за руку.
— В такую погоду идти на торпедолове — безрассудство, — говорил громко мичман, стараясь перекрыть завывание ветра, — я вам не советую.
Я молчал.
Мы ступили па дощатый причал, который скрипел под ногами, как несмазанные колеса телеги. Между сваями тяжело гукала волна. На торцовой стороне причала маячил силуэт торпедолова.
— Эй, вахтенный! — крикнул мичмап. — Вот к вам из редакции!
Подошел матрос в черном овчинном тулупе и, козырнув, стал проверять документы.
— Я уже проверил, — сказал мичман.
Матрос не обратил на это замечание никакого внимания и светил фонариком сначала на удостоверение, а затем на мое лицо. Потом представился:
— Вахтенный по торпедолову матрос Сухоруков.
— Проводите меня к командиру, — сказал я.
Пожелав мне счастливого плавания, мичмап растворился в месиве темноты, ветра, снега и дождя.
Каюта командира была крохотной. За миниатюрным письменным столом сидел лейтенант. Я представился:
— Лейтенант Сгибнев. Прибыл к вам по заданию редакции.
— Командир торпедолова лейтенант Григоренко.
Мы сели. Григоренко на кровать, а я на стул. Наши колени соприкасались — в каюте было тесно.
Григоренко в упор рассматривал меня. Я не выдержал его пытливого взгляда:
— Почему вы так на меня смотрите?
Лейтенант смутился:
— Извините. Просто в первый раз вижу живого корреспондента.
«Что он, издевается?» — подумал я и посмотрел на Григоренко. Но нет, в его глазах светилось неподдельное любопытство. Я почувствовал себя неловко. Григоренко перевел взгляд на мои ноги. Ца ботинках налипло по пуду грязи.
— Что же вы молчите! — всплеснул он руками. — Немедленно переодевайтесь!
Я попробовал возразить, но он уже доставал из узенького шкафчика тяжелые кирзовые сапоги и ватные брюки.
Пока я натягивал брюки, Григоренко спросил:
— Служили на кораблях?
— Нет, — ответил я, — не приходилось. Я все время при редакциях военных газет.
— Тоже, конечно, занятие, — милостиво сказал Григоренко.
Мы снова сели и уставились друг на друга.
— Я хочу написать в газету о ком-нибудь из ваших подчиненных. Не могли бы вы назвать кандидатуру?
Лейтенант задумался.
— Отчего же нет, можно. Вот, например, Сухоруков. Матрос дисциплинированный. Книжку «Боевой номер» знает.
Я знал, что в этой небольшой книжице записаны обязанности матроса по всем расписаниям: авралу, боевой тревоге, приему топлива и боезапаса и многое другое.
— Или, к примеру, Пантюхов, — продолжал Григоренко, — тоже знает книжку «Боевой номер». Дисциплинирован. Есть еще Середа. Книжку знает хорошо…
Я перебил Григоренко:
— По вашим характеристикам получается, что матросы все одинаковы.
— Почему одинаковы? — удивился лейтенант. — Вот, например, матрос Колабашкин. Дисциплинирован слабо. Имел замечания на берегу.
— Ну, хорошо, — сказал я, чувствуя раздражение, — пригласите кого-нибудь ко мне.
Григоренко вышел в коридор. Через минуту он возвратился в сопровождении плотного розовощекого матроса.
— Товарищ Пантюхов, — сказал ему лейтенант, — вот с вами будут беседовать, — И повернулся ко мне: — Вы меня извините. Я пойду готовить к походу корабль.
Было ясно, что лейтенант не желал присутствовать при нашем разговоре. Пантюхов сел на койку и притиснул меня крупными коленями к углу письменного стола.
— Книжку «Боевой номер» спрашивать будете или по материальной части? — спросил Пантюхов.
— Я не поверяющий и не инспектор. Поговорим лучше о вашей жизни.
— О жизни?! — удивился Пантюхов. — Зачем?
— Буду писать о вас в газету.
По лицу Пантюхова разлилось недоумение. Он ожидал чего угодно, но только не этого.
