Такова правда жизни. Друзья, которых приобретаешь после двадцати пяти, не так близко, как старые друзья. Моих старых друзей нет. Они остались в пустыне. Все они погибли в одну и ту же ночь, почти все. И отец Лиз. Подразделение потеряло двадцать офицеров, и после этого так по-настоящему и не восстановилось, как и я сам.
– Очнись, Сайлас. – Это был капитан Ледбеттер.
Еще не придя в себя после взрыва и пожара, я открыл глаза. Ледбеттер был просто ужасен: лицо покрыто слоем серой пыли, небритый подбородок, спутавшиеся волосы, рубашка вся в темно-коричневых пятнах. Он заметил мой взгляд.
– Не моя, – сказал он. – Одного из моих стрелков. – Он говорил взволнованной скороговоркой, которую обычно дети цепляют в школе.
– Полковник Мейсон, Дасти, Перс, майор Грэхем, майор Литтл, сержант Хьюз и Чичестер убиты в первые же пять минут. Проклятые восемьдесят восьмые. Ты бы видел! Башни отлетали от танков на двадцать ярдов. Часть С вел Берти, но ему требовалось несколько минут на перестройку – тут-то его и застукали. Я выбрался, прицепившись к броне машины Фрогмортона. Чертовски страшно, когда вокруг свистят эти восемьдесят восьмые. А Фрогги целые полмили и не подозревал, что я сзади, вот умора. Мы потеряли восемнадцать танков и три выведены из строя и брошены на поле. Фрицы их починят и завтра на них пойдут в бой. Понимаешь? Но стрелять уже будут в нас!!!
Я поднялся на ноги. Ледбеттер снова принялся болтать, но я остановил его.
– Полковник погиб?
– А я тебе о чем говорю? Полковник, Дасти, Перс, Грэхем и майор Литтл, и сержант Пирс, и сержант Брофи.
– Ну, это их машины, а сами они выбрались?
– Ты не видел восемьдесят восьмые, Сайлас. Выбраться невозможно, тебя разносит на куски, клочья летят, как при точном попадании в фазана. После того как нас разгромили, они подложили взрывчатку, а затем пустили пехоту. Мы уже больше никогда не увидим наших, Сайлас.
Звенящий голос, скороговорка – он на грани истерики. Через полчаса, ну через час он сломается. Такое я уже видел.
– Выпей, это приказ.
– Теперь ты командир – Мейсон, Берти и Дасти, Миллер и Литтл погибли.
– Да, – ответил я, – потому что я старший офицер из оставшихся в живых.
Ледбеттер долгое время пялился на откидную дверь палатки, затем снова заговорил:
– Старина Мейсон, должно быть, догадывался, во что мы влипнем. Я не понимал, почему он оставил тебя здесь, в штабе, вчера. Командир был наш человек, правда?
Всего несколько часов назад я получил выговор от командира, и сейчас он стоял у меня перед глазами – как раз на том самом месте, где стоял Ледбеттер.
– Да, – сказал я. – Правда.
Непривычно было думать о полковнике Мейсоне как об отце Лиз. Интересно, что бы он подумал о нас сегодня.
Что бы любой из наших отцов подумал о нас? Жаль, что моего отца нет в живых. Когда он умер, я был ребенком, и нам так и не довелось стать друзьями. Он был мудрым человеком, это признавали все, и все обращались к нему за советом. Если бы только он мог посоветовать мне что-нибудь! Он был замкнутым человеком, и никто не знал, насколько он болен, пока не было уже поздно, никто – даже моя мать. Помню, как я злился, что он нес меня на руках домой за день до своей смерти. Бедный мой отец.
Мне нравились Боб и Лиз, но с ними не поговоришь. Если бы только мне было с кем поговорить! Иногда, честно говоря, я чувствовал себя более уютно в домах и офисах людей, которых я обманывал, чем в клубах, барах, ресторанах, международных отелях, где мы тратили наши незаконно приобретенные деньги. Это была просто ошибка судьбы, что я действительно не стал президентом «Амальгамированных минералов» или другого подобного концерна во всемирной коммерческой системе. А может, и нет. Наверное, я просто обманываю себя, ведь я так ловко дурачу других. Наверное, я просто преступник, каким меня однажды назвала мать. «Ты водитель, скрывшийся с места аварии», – так она сказала мне, потому что я врываюсь в жизни других людей, причиняю им горе и боль. Мать намекала на мой развод и махинацию во Франкфурте в 1946 году. И хотя в обоих случаях я вышел практически сухим из воды, слова матери оказались достаточно пророческими. Я был ее разочарованием. После моей головокружительной армейской карьеры для меня не было ничего невозможного, чего бы я не пожелал.
