— Хороша воля! — присвистнул кто-то из лефортовцев и похлопал пленного по плечу. — Больше лупцевать не будет, успокойся. Руки коротки у генеральши твоей. А вот мы вполне в гости можем наведаться. Через море!
Севастьян Титов, вслушиваясь в разговор, в сердцах сплюнул под ноги.
— Добренькие мы, ох, добренькие! — проговорил он, крепко сжимая рукоять палаша.
— Остынь, парень.
— Скольких они наших солдат извели?! Страсть… Ну ладно, то бой. А сколько младенцев за Днепром на штык поддели?.. Сам видел!
Митрий покачал головой.
— Что ж, и нам — по их стопам? Опамятуйся!
Сбоку вывернулся каптенармус Свечин, косенькие глазки его горели азартом.
— Со свеями балакаете? Ничего интереснее не придумали? — спросил он. — А я шпагу в серебре поднял. Где? Поле огромадное! За такую любой наш генерал червонец отвалит… — Он выдвинул клинок из ножен, подышал на него. — Только, понимаешь, надпись никак не разберу.
Мимо, распекая офицерство третьей линии за вопиющую разболтанность шеренг, ехал поручик Александр Румянцев.
— Ваше благородие, не угодно ли взглянуть? — окликнул его Митрий.
— А-а, старые знакомцы. В чем затрудненье? — справился адъютант. Он зашевелил губами, вникая в надпись, выгравированную по клинку. — Читается примерно так: «Натиск викинга все ко бла́гу приводит».
Солдаты переглянулись.
— Не осади мы их — было бы горя людского! — зло сказал Севастьян Титов.
— Да-а-а, натворили б мерзостей на Святой Руси! — подтвердил Свечин, и на его плутоватом лице появилось небывалое прежде выражение глубокой задумчивости.
— Только ли у нас? — добавил Митрий. — О поляках и саксонцах, поверженных шведом, забыли? А о датчанах? Пол-Европы вздохнет свободно, во как!
— Светло мыслишь, драгун! — Румянцев посмотрел туда, где с генералитетом — выше других на голову — стоял царь Петр. — Вы этот клинок отдайте-ка мне, главным командирам показать надо.
— Братцы!
Сквозь толпу пленных проталкивается растрепанный, не в себе Макар.
— Братцы, милые, нашелся капитан!
— Где?
— Да в осиннике… Павел с бомбардирами принес недавно!
…Артиллерийский капитан, раненный в грудь навылет, умирал.
— Филатыч, а Филатыч… — твердил заплаканный можаец, стоя на коленях перед ним. — Скажи хоть слово… Ну единое!
Тот медленно открыл тусклые, с поволокой глаза.
— Веди роту… — сошло с посинелых губ. — И не смей реветь…
— Не буду! — Титов торопливо смахнул рукавом слезы. — Тебе не лучше? Сейчас лекарь перевязку сделает, а там и в лагерь… Мы тебя до Москвы понесем, только, слышь, не умирай. Не надо, батя!
— Смирно! — раздалась команда. Пушкари подтянулись. Приближался Петр Алексеевич в сопровождении Шереметева, Алларта и Брюса. Его пытались в чем-то убедить, но он отмахивался.
— Светлейшему — да, чин фельдмаршальский всенепременно. А со мной повременим, не дорос… Если князь-кесарь соизволит произвесть меня в генералы — так и быть, не откажусь. Но списывайтесь о том с Федором Юрьевичем!
Петр увидел пушкарей, черных от пороховой гари, кивнул, пошел по осиннику, вглядываясь в бледно-серые лица раненых.
— Выздоравливайте, дети мои. Сожалею об участи вашей и горжусь ею. Россия никогда не забудет крови, пролитой вами за правое дело. Не забуду и я, пока живой! — Над носилками, где лежал артиллерийский капитан, он остановился. — Спасибо, Иван Филатыч, спасибо за все!
Капитан слегка приподнял голову, припорошенную сединой.
— А ведь одолели, господин бомбардир… — прошептал он. — Тебя-то бог миловал?
— Летало густо, да все мимо.
Петр Алексеевич круто повернулся к лекарям, погрозил перстом.
— Головой отвечаете за всех и каждого. Чтоб ни один человек не сгинул по недосмотру. Ни один человек!
Он встрепенулся. Вдоль дороги, ведущей от города, быстро перемещалось кудрявое облачко пыли.
— Светлейший! — угадал дальнозоркий Брюс.
Меншиков на полном скаку спешился, вскинул два пальца к треуголке.
— Докладываю: осадный городок наш! Вслед за мной граф Пипер едет, в своей собственной карете. А примчал в траншеи за златом-серебром, награбленным в Саксонии и Польше!
Петр Алексеевич крепко прижал его к груди.
— Слава тебе всемирная, господин мой товарищ. Поздравляю с чином генерал-фельдмаршала.
