— Этак-то спокойнее.
— А ну швед перетрусит?
Борис Петрович кисловато подвигал губами. Шутить изволит государь… Вроде бы не к месту: виктория-то на концах не только русских, но и шведских штыков, а они покудова остры… Кто знает, каково будет похмелье?
— Перетрусит, и слава богу, — обронил он.
Петр гневно сверкнул глазами.
— Что ты со мной делаешь, изверг? Я сего часа десять лет жду!
К фельдмаршалу неожиданно присоединился умница Репнин, командир второй пехотной дивизии.
— Одначе… — сказал он пискляво. — Надежнее иметь баталию с превосходным числом, нежели с равным.
— Головчин вспомнил, едрена-мать? Осторожничаешь? — гаркнул Петр Алексеевич, и генерал отступил в сторону, оскорбленно запыхтел. — Прости, вырвалось незнамо как… — Царь с досадой покусал губу. — Какие полки еще не выведены?
— Лефортов, Бильсов, Ренцелев, — он только что Росса на аркане приволок.
— Наш пострел кругом поспел, — заулыбался Петр. — И все ж передай: остаются в резерве… А кто это к Боуру потянулся?
— Драгуны Григорья Волконского.
— Придержать!
— Ой, умаляется фрунт, ой, беда… — покачал головой Борис Петрович. — Всю как есть линию нарушаем… Устав-то что гласит?
— Не держись устава, яко слепой стены, — отчеканил Петр. — Лишь бы в тыл не дуло, и шведа выманить на приволье.
Шереметев отъехал прочь, отдавая приказы. Вернулся потрясенный.
— Лефортовцы-то… разобижены страсть!
— Ну? — Петр вслушался на мгновенье: из конца в конец вражеской армии пели трубы, наддавала барабанная дробь. — Изготовились… Как думаешь, поспеем до резервов?
Вот и третья линия. Угрюмые, застыли Ренцель, Бильс, Головин, Волконский со своими полковыми командирами, крепились, отводили глаза. Правда, кавалерийские начальники тут же успокоились: им был поручен пост между конницей Боура и войском гетмана Скоропадского, нацеленным по врагу с северо-запада.
— Учти, князь Григорий. Помогать любой атакованной стороне.
Теперь ждал разговор с резервной пехотой. Крайний лефортовец, знакомый чуть ли не с пеленок, хрипло выкрикнул:
— Чем же мы провинились, надёжа?
— Боя хоти-и-им! — стоусто загудели шеренги.
Петр, взволнованный, помедлил перед солдатами.
— Дети сердца моего, товарищи… Вы — надёжа моя светлая, только вы! Знайте: дрогнет передний строй, вам исправлять, боле некому. А милость и награда со всеми наравне.
— Премного благодарны! В поле бы, все ж таки… Уррр-рра-а-а-а! — крики вразнобой.
Взвеселив жеребца, Петр поравнялся с новобранцами, затемно переодетыми в платье Новгородского полка.
— А вы чего пригорюнились? Думаете: наобещал и забыл? Ан нет: артиллерию в просветах видите? Пойдете при ней, то есть при ее колесах, ну и подранками займетесь, — Он подмигнул. — Авось, пульку-другую укусите. Чур, не глотать. Никакой шомпол назад не выбьет.
Рекруты отозвались веселым смехом.
Кружным путем Петр вернулся к лейб-гвардии, и как раз впору: швед сыграл марш.
— Ну, Борис Петрович, изволь командовать кор-де-баталией. Я — со своим полком и — везде.
Фельдмаршал вскинулся испуганно.
— Государь, об одном прошу — отдались от тех мест, где опасно. Твое дело — повелевать, а наше…
— Вот-вот, а ваше — делать свое дело. Кончим уговоры, главный командир, — отрезал Петр. — Я солдат, как и все, а солдату в строю быть положено!
— Мин херц… — умоляюще прогудел светлейший.
— И ты туда же… — Царь усмехнулся. — Ладно, допустим на минуту: вы — в огне, я — с горы, вназирку. Гоже ль будет, в солдатских да офицерских очах?
— Гляньте, в логовине-то… — громко сказал Меншиков. — Тронулся свей. Тронулся!
— Вперед ступай! — велел Шереметев, и дивизионные генералы разнесли команду: ступай, ступай, ступай… Оглушительно взрокотали барабаны, запели гобои и флейты; русские гулкой поступью пошли навстречу врагу.
Петр стиснул зубы. Давно готовился к этому часу, торопил, сдерживал, натаскивал, не щадя скул и ребер… Кажется, учел все, возможное и невозможное, да разве предугадаешь, как оно повернется, каким концом? Утренний бой — лишь зачин смертельного действа…
Армии сближались. Оставалось тридцать саженей — грань, обозначенная генерал-фельдцейхмейстером Брюсом, — когда из интервалов русской пехоты рявкнула полковая артиллерия. Пронзительно засвистела картечь, запрыгали раскаленные ядра, кромсая геометрическую стройность шведских колонн, прошибая в них длинные просеки. Гром повис над полем.
