Нищіе, сидвшіе на ступенькахъ, стали съ любопытствомъ слдить за нимъ глазами, не ршаясь протянуть ему руку за милостыней. Они не могли понять, кто этотъ незнакомецъ, явившійся на зар въ потертомъ плащ, смятой шляп и стоптанныхъ башмакахъ — туристъ ли, или такой же нищій, какъ они, который ищетъ, гд ему примоститься, чтобы просить подаянія.
Чтобы избавиться отъ ихъ назойливаго любопытства, Габріэль прошелъ дальше и дошелъ до двухъ дверей, соединяющихъ монастырь съ церковью. Одна изъ нихъ, дверь Введенія, вся изъ благо камня, отдланная тончайшей рзьбой, сверкала, какъ драгоцнная игрушка ювелирной работы. Немного дальше за дверью находилась клтка лстницы Теноріо, по которой архіепископы спускались изъ своего дворца въ соборъ. Стны лстницы украшены были готическими узорами и большими щитами, а внизу, почти касаясь земли, находился знаменитый «свтовой камень» — тонкая полоса мрамора, прозрачная какъ стекло, она освщаетъ лстницу и составляетъ главный предметъ восхищенія крестьянъ, когда они осматриваютъ соборъ. Затмъ шла дверь святой Каталины, черная съ позолотой, украшенная разноцвтными листьями, изображеніями замковъ и львовъ и двумя статуями пророковъ.
Габріэль отошелъ на нсколько шаговъ, услышавъ, что извнутри отпираютъ замокъ. Дверь открывалъ звонарь, обходившій церковь, открывая вс входы. Изъ двери выскочила прежде всего собака, вытянувъ шею и громко лая, очевидно отъ голода. Затмъ появились два человка въ темныхъ плащахъ, съ надвинутыми на глаза шляпами. Звонарь придержалъ половинку двери, чтобы дать имъ пройти.
— Съ добрымъ утромъ, Маріано! — сказалъ одинъ изъ нихъ, прощаясь съ звонаремъ.
— Съ добрымъ утромъ и спокойной ночи. Вы вдь спать идете… Пріятнаго сна!
Габріэль узналъ ночныхъ сторожей. Запертые въ церкви съ вечера наканун, они отправлялись теперь домой спать. А собака побжала въ семинарію, гд для нея припасали объдки отъ обда семинаристовъ. Тамъ она оставалась всегда до тхъ поръ, пока сторожа не приходили за нею, чтобы снова запереть ее съ собой на ночь въ церковь.
Луна спустился по ступенькамъ и проникъ въ соборъ. Едва онъ ступилъ на плиты храма, какъ почувствовалъ на лиц ласку свжаго и нсколько липкаго воздуха подземелья. Было еще совершенно темно. Наверху сотни цвтныхъ стеколъ, освщавшихъ пять кораблей собора, загорались утреннимъ свтомъ. Они казались волшебными цвтами, раскрывающимися навстрчу лучамъ дня. Внизу, между огромными колоннами, образующими каменный лсъ, все еще царилъ мракъ, разрываемый мстами краснымъ пламенемъ лампадъ, зажженныхъ въ часовняхъ. Летучія мыши носились промежъ скрещивающихся колоннъ, какъ бы стараясь продлить свое владычество въ храм, пока не скользнутъ въ окна первые лучи солнца. Он тихо пролетали надъ головами людей, склоненныхъ у алтарей и молившихся вслухъ съ радостнымъ чувствомъ, что въ этотъ часъ они въ храм какъ у себя дома. Другіе разговаривали съ церковными служащими, которые входили во вс двери, сонные, звая, какъ рабочіе, отправляющіеся въ мастерскія. Въ темнот мелькали черныя пятна длинныхъ рясъ, направлявшихся къ ризниц и останавливавшихся передъ каждымъ алтаремъ для долгаго колнопреклоненія. Вдали двигался невидимый въ темнот звонарь, — объ его присутствіи можно было догадаться по звону ключей и по скрипу открываемыхъ дверей.
Храмъ просыпался. Громко хлопали двери, и шумъ отзывался во всхъ углахъ. Въ ризниц натирали полъ съ шумомъ, напоминавшимъ скрипъ огромной пилы. Служки счищали пыль съ знаменитыхъ креселъ хора, и шумъ разносился по всей церкви. Соборъ точно просыпался отъ сна, нервно потягивался и жалобно стоналъ отъ каждаго прикосновенія. Звуки шаговъ будили оглушительное эхо, точно глубоко сотрясая вс могилы королей, архіепископовъ и воиновъ, погребенныхъ подъ плитами. Въ собор было еще холодне, чмъ снаружи. Къ низкой температур присоединялась сырость почвы, прорзанной дренажными трубами, и просачиваніе подпочвенныхъ стоячихъ водъ, которыя заливали плиты и служили постояннымъ источникомъ простуды канониковъ, составляющихъ хоръ, — «укорачивая ихъ жизнь», какъ они говорили жалобнымъ голосомъ.
