Садовникъ возмущался при одной мысли о подобномъ дерзновеніи. Неужели же для этого столько толедскихъ архіепископовъ сражались противъ мавровъ, завоевывали города, брали крпости и захватывали земли, которыя переходили во владніе собора, возвеличивая блескъ Господа и врныхъ слугъ Его? Неужели для того, чтобы все это досталось нечестивцамъ, столько врныхъ сыновъ церкви, столько королей, вельможъ и простыхъ людей завщали большую часть своихъ состояній святому собору для спасенія своей души? Что же станется съ шестью стами честныхъ людей, взрослыхъ и дтей, духовныхъ и свтскихъ, сановниковъ и простыхъ служащихъ, которые жили доходами церкви?… И это они называютъ свободой! Отнимать у другихъ то, что имъ принадлежитъ, обрекая на нищету множество семей, жившихъ на счетъ собора!..
Когда печальныя предчувствія садовника стали оправдываться и Мендизабалъ постановилъ уничтожить церковныя права, сеньоръ Эстабанъ чуть не умеръ отъ бшенства. Кардиналъ Ингванцо поступилъ лучше, чмъ онъ. Запертый въ своемъ дворц либералами, какъ его предшественникъ абсолютистами, онъ дйствительно умеръ, что бы не быть свидтелемъ расхищенія священнаго церковнаго имущества. Сеньоръ Луна былъ простой садовникъ, и не дерзалъ послдовать примру кардинала. Онъ продолжалъ жить, но каждый день испытывалъ новое огорченіе, узнавая, что нкоторые изъ умренныхъ, которые, однако, никогда не пропускали главную мессу, пріобртали за ничтожныя деньги то домъ, то фруктовый садъ, то пастбища; все это принадлежало прежде собору и занесено было затмъ въ списки національныхъ имуществъ. — «Разбойники!» — кричалъ онъ. Эта медленная распродажа, уносившая по кускамъ все богатство собора, возмущала Эстабана не мене того, чмъ еслибы альгвазилы пришли въ его квартиру въ верхнемъ монастыр и стали бы забирать мебель, изъ которой каждый предметъ былъ памятью о комъ-нибудь изъ предковъ.
Были минуты, когда онъ подумывалъ о томъ, чтобы покинуть свой садъ, и отправиться въ Маестрасго или на сверъ, чтобы примкнуть къ тмъ, которые защищали права Карла V и желали возврата къ прежнему порядку вещей. Эстабану было тогда сорокъ лтъ и онъ чувствовалъ себя бодрымъ и сильнымъ; хотя онъ былъ миролюбивъ по натур и никогда не бралъ въ руки ружья, все же его воодушевлялъ примръ нсколькихъ семинаристовъ, кроткихъ и благочестивыхъ молодыхъ людей, которые бжали изъ семинаріи и, по слухамъ, воевали въ Каталоніи въ отряд дона Рамона Кабрера. Но, чтобы не жить одному въ своей большой квартир въ верхнемъ монастыр, садовникъ женился за три года до того, и у него былъ маленькій сынъ. Кром того, онъ бы не могъ разстаться съ церковью. Онъ сдлался какъ бы однимъ изъ камней этой громады, и былъ увренъ, что погибнетъ, какъ только выйдетъ изъ своего сада. Соборъ потерялъ бы нчто неотъемлемое, если бы изъ него ушелъ одинъ изъ Луна посл столькихъ вковъ врной службы. И Эстабанъ не могъ бы жить вдали отъ собора. Какъ бы онъ ушелъ въ горы стрлять, когда въ теченіе цлыхъ годовъ не ступалъ на «мірскую» землю, если не считать узкаго пространства улицы между лстницей монастыря и дверью del Mollete?
Онъ продолжалъ работать въ саду, скорбно утшаясь тмъ, что защищенъ отъ ужасовъ революціи въ этой каменной громад, внушающей почтеніе своей величественной древностью. Могутъ отнять у храма его богатства, но ничто не можетъ сокрушить христіанской вры тхъ, которые живутъ за стнами собора.
Садъ, равнодушный и глухой къ бурямъ революціи, которыя проносились надъ соборомъ, продолжалъ разрастаться во всей своей темной красот. Лавры тянулись вверхъ, достигая до барьеровъ верхняго монастыря. Кипарисы шевелили верхушками, точно стремясь взобраться на крыши. Вьющіяся растенія покрывали ршетки, образуя густыя завсы изъ зелени, и плющъ обвивалъ бесдку, стоявшую посредин, съ черной аспидной крышей, надъ которой высился заржавленный желзный крестъ. Въ этой бесдк священники, посл окончанія дневной службы, читали при зеленомъ свт, проникавшемъ сквозь листья, карлистскія газеты, или восторгались подвигами Кабреры, въ то время какъ вверху равнодушныя къ человческимъ дламъ ласточки носились капризными кругами, стремясь долетть до самаго неба.
