Молодость самого сеньора Эстабана протекла печально. To было время войны за независимость. Французы заняли Толедо и вошли въ соборъ какъ язычники, волоча за собой сабли и шаря по всмъ угламъ среди мессы. Вс драгоцнности были спрятаны, каноники и пребендаріи, которыхъ называли тогда — racioneros, разсялись по всему полуострову. Одни искали убжища въ крпостяхъ, еще оставшихся во власти испанцевъ; другіе прятались по деревнямъ, вознося молитвы о скоромъ возвращеніи «Желаннаго», т.-е. Фердинанда VII. Тяжело было глядть на хоръ, въ которомъ раздавались лишь немногіе голоса трусливыхъ или эгоистическихъ канониковъ, привыкшихъ къ своимъ кресламъ, неспособныхъ жить вдали отъ нихъ и потому признавшихъ власть узурпатора. Второй бурбонскій кардиналъ, мягкій и ничтожный донъ-Луисъ Марія ухалъ въ Кадиксъ, гд былъ назначенъ регентомъ. Онъ одинъ изъ всей своей семьи остался въ Испаніи, и кортесы нуждались въ немъ, чтобы придать нкоторую династическую окраску своей революціонной власти.
По окончаніи войны, бдный кардиналъ вернулся въ Толедо, и сеньоръ Эстабанъ умилился, глядя на его грустное дтское лицо. Онъ вернулся, упавшій духомъ, посл свиданія въ Мадрид со своимъ племянникомъ Фердинандомъ VII. Другіе члены регентства были въ тюрьм или въ изгнаніи, и онъ избжалъ этой участи только благодаря своей митр и своему имени. Несчастный прелатъ думалъ, что поступилъ хорошо, соблюдая интересы своей семьи во время войны; и вдругъ его же стали обвинять въ либерализм, въ томъ, что онъ врагъ церкви и престола; онъ никакъ не могъ понять, въ чемъ заключалось его преступленіе. Бдный кардиналъ тосковалъ въ своемъ дворц, употребляя свои доходы на украшеніе собора, и умеръ въ начал реакціи 1823 года. Мсто его досталось Ингванцо, трибуну абсолютизма, прелату съ сдющими бакенбардами, который, будучи избранъ въ кортесы въ Кадикс, сдлалъ карьеру тмъ, что нападалъ на всякія реформы и проповдывалъ возвратъ къ австрійской политик, говоря, что это — врное средство спасти страну.
Добродушный садовникъ относился съ одинаковымъ восхищеніемъ и къ бурбонскому кардиналу, котораго ненавидли короли, и къ прелату съ бакенбардами, который наводилъ страхъ на все епископство своей суровостью и своей грубостью бшенаго реакціонера. Всякій, кто занималъ толедскій епископскій престолъ, былъ въ глазахъ садовника Эстабана идеальнымъ человкомъ, дйствія котораго не подлежатъ критик. Онъ не желалъ слушать канониковъ, которые, покуривая папиросы у него въ саду, говорили о причудахъ сеньора де Ингванцо, враждебно настроеннаго противъ правленія Фердинанда VII, потому что оно не было досточно «чистымъ», и потому что изъ страха передъ иностранцами оно не ршалось возстановить спасительную инквизицію.
Одно только огорчало садовника: дорогой его сердцу соборъ приходилъ въ сильный упадокъ. Доходы архіепископства и собора сильно сократились во время войны. Случилось то, что бываетъ при наводненіяхъ: вода, отступая, уноситъ съ собой деревья и дома, и земля остается опустошенною. Соборъ утратилъ много принадлежавшихъ ему правъ. Арендаторы церковныхъ земель, пользуясь государственными невзгодами, превратились въ собственниковъ; деревни отказывались платить феодальныя подати, точно привычка защищаться и вести войну освободила ихъ навсегда огъ вассальныхъ повинностей. Кром того, сильно повредили собору кортесы, уничтожившіе феодальныя права церкви; этимъ отняты были у собора огромные доходы, пріобртенные въ т времена, когда толедскіе архіепископы надвали воинское облаченіе и шли сражаться съ маврами.
Всетаки соборъ владлъ еще огромнымъ состояніемъ и поддерживалъ свой прежній блескъ такъ, какъ будто ничего не произошло. Но сеньоръ Эстабанъ предчувствовалъ опасность, не выходя изъ своего сада, а только слыша отъ канониковъ о заговорахъ либераловъ и о томъ, что королю дону Фернандо пришлось прибгать къ разстрламъ, вислиц и ссылкамъ, чтобы побороть дерзость «черныхъ», т. е. либераловъ, враговъ монархіи и церкви.
— Они отвдали сладкаго, — говорилъ онъ, — и постараются вернуться, чтобы опять полакомиться! Наврное вернутся, если ихъ не отвадить. Во время войны они отхватили почти половину состоянія у собора; а теперь отнимутъ все, если ихъ подпустить.
