Димка встал, подошел к Ренате, правой рукой оперся о подоконник, левой крепко обхватил ее за талию, попытался притянуть к себе.
Как он и ждал, Рената больно двинула его локтем под ребра, дернулась всем своим гибким телом, отошла от окна. Равнодушно бросила:
— Дурак.
Эрик, словно и не заметил этой сцены, присев на кор-точки, он продолжал перебирать растрепанные книги. Рената провела рукой по его волосам:
— Брось, Профессор. Сам же знаешь, тут одно дерьмо.
Эрик поднял голову, взглянул с укором:
— Зачем ты так, Реня…
Она тряхнула валиками туго завитых волос:
— Дерьмо есть дерьмо. Может, в гимназиях оно называется по-другому, но я не лезу в калашный ряд.
И тут же быстро отошла от Эрика, снова плюхнулась на диван. Поднесла руку к глазам, но вспомнила, что часиков уже нет. Димка, все время следивший за ней, немедленно откликнулся:
— Фюить! Часики, значит, того?..
— Того, — сказала Ренька. — А тебе-то какое дело?
— Никакого. Но интересно, за сколько?
Ренька взглянула на него пытливо:
— А ты бы сколько содрал?
— Сотню, а то и полторы. Небось, продешевила?
— Черта с два! — презрительно усмехнулся Ренька. — Сотенка у меня в кармане.
— Норма Ширер, — благосклонно отозвался Димка.
— Норма Ширер — это американская кинозвезда.
— И все-то ты знаешь, Профессор, — устало сказала Ренька. — Все-то ты знаешь, а вот часы бы загнать не смог.
Эрик выпрямился, кивнул:
— Наверное, так. Но вот Дюма я бы сумел продать.
— Который час? — резко спросила Рената.
Димка взглянул на свои часы.
— Пора. Пока настроите…
Рената встала:
— Пошли.
Она открыла дверь в свою девичью спаленку. Вошла первой. Там помещались только никелированная кровать, белый туалетный столик с овальным зеркалом и тумбочка, на которой громоздился старомодный вэфовский радиоприемник.
Приемником занялся Эрик, а Рената, достав из тумбочки карандаш и блокнот, сбросила туфли и с ногами устроилась на кровати.
Димка остался в столовой. Не спеша доел хлеб, потом отнес в кухню кувшинчик с солодом, поставил его в кладовку, заодно критическим оком оглядев все Ренькины запасы, и наконец уселся на корточки перед плитой, открыл дверцу и закурил.
Это был старый «доходный» дом, и, как во многих домах подобной постройки, здесь не было прихожих, дверь из кухни вела прямо на лестничную площадку.
Если где-нибудь хлопала дверь или кто-то проходил по лестнице, Димка поднимал голову, прислушивался.
Был вечер буднего дня, и дом жил сравнительно тихой жизнью, только за стеной, у Магды, слышались громкие пьяные голоса. Но то, что происходило у Магды, не тревожило Димку, пусть себе веселятся.
А минут через двадцать Рената и Эрик вышли из спальни. Ренька вырвала из блокнота несколько листков, исписанных крупным размашистым почерком, перечитала их и протянула Эрику. Тот аккуратно сложил все листки и сунул их во внутренний карман пиджака.
— Завтра я передам это Рите, а в четверг в девять вечера ты встретишься с нею возле кино «А. Т.». Но давайте обсудим, где разбрасывать.
— Только не здесь, — решительно сказал Димка. — Надо, как выражается Ренька, сменить пластинку, не то может запахнуть жареным.
Эрик потер висок:
— Может, в Задвинье? Скажем, возле Агенскалнского рынка. Тоже рабочий район.
— Не люблю Задвинья, — поморщилась Ренька. — Лучше где-нибудь на форштадте.
— Почему бы и нет, — откликнулся Димка, — там тоже не виконты де бражелоны живут.
— Я махну туда завтра после работы, — сказала Рената. — Посмотрю, что и как.
— Хорошо, — согласился Эрик. — О Задвинье подумаем потом. Надо с Янцисом посоветоваться, он знает те места как свои пять пальцев.
— Вот и о’кэй, — сказал Димка. — А теперь потопаем, Профессор. До того как начнется налет, я хочу оказаться под родными пенатами.
— Пенаты — это боги домашнего очага. Нельзя оказаться под ними.
— Ладно, ладно. По дороге расскажешь. Адью, Ренчик!
Рената заперла за ними дверь, опустила на окнах черные бумажные шторы, зажгла свет.
Впереди был долгий и пустой вечер. Надо было немедленно придумать себе занятие, потому что Ренька хотя и привыкла к одиночеству, но иногда на нее накатывало что-то — вот как сегодня — и тогда хотелось зубами скрипеть, кулаками в стенку колотить или разреветься в голос.
