От её внимания не ускользнуло, что гуляют они с бабулей в основном тогда, когда у подъезда на скамейках не сидят соседки, и бабушка, достав вязанье, располагалась на скамейке одна. Если же там уже кто-нибудь сидел, бабушка коротко здоровалась и быстро проходила мимо, крепче обычного сжимая девочке руку. Миль недоумённо вскидывала голову, но бабушка ничего не объясняла. Миль и не настаивала, торопилась на площадку — там уже появились знакомые, которым не особенно мешала немота новой подружки. Людям достаточно знать, что их слушают, малыши не исключение. А старшие дети в песочницу пока не заглядывали. Бабуля устраивалась рядышком — и это было хорошо, ещё и потому, что никто в песочнице не мог прочесть слов, которые Миль писала на песке. Не потому, что Миль написала их плохо, а просто потому, что никто не умел читать! В лучшем случае пара-тройка детей знала отдельные буквы. Заметив удивление внучки, бабушка поманила её к себе и предупредила:
— Хочешь, чтобы с тобой охотно играли — будь как все, не выделяйся. Лучше пусть они думают, что в чём-то лучше, сильнее, умнее — или хотя бы так же умны и сильны. Поверь, девочка, — голос её погрустнел, — люди — а дети особенно — не прощают странности тем, кто кажутся им странными, не такими, как они сами. Поняла?
Миль смотрела в упор, напряжённо. Бабушка вздохнула:
— Вижу, вижу, что не согласна. Несправедливо, да. А в жизни вообще нет справедливости, для каждого она — своя.
«Это как?» — написала Миль на песке у самых бабушкиных ног.
— Ну, как… — вздохнула бабушка. — Вот волк в лесу хватает зайку и ест. Несправедливо?
«Ещё как!» — с готовностью согласилась Миль.
Бабушка усмехнулась:
— Это для зайца несправедливо. Ему жить хочется. А для волка несправедливо будет, если он не съест зайца и умрёт от голода. А ему тоже жить надо. И волчатам его — тоже. Теперь понятно?
Теперь было понятно. Про волков Миль читала, что они необходимы в природе, как и хищники вообще. Волку даже хуже, чем зайцу — он непременно должен сожрать кого-нибудь живого, это для зайцев еда сама растёт повсюду. Но признавать это очень не хотелось. Миль надулась, повесила голову.
Бабушка наблюдала за ней, тихонько посмеиваясь. Вот внучка упрямо тряхнула чёлкой и написала на песке:
«Что, и у людей так?»
— Иди сюда! — обняла её бабуля. — У людей, лапушка моя, существует только та справедливость, которую они согласны сделать друг для друга. Ну, беги играй.
Миль отлепилась от бабушки, пошла было, но вернулась, вновь принялась царапать на песке.
«А я что — странная, да?»
Бабушка прочла, стёрла всё, что они понаписали.
— Для меня — нет. Для меня ты — самая лучшая и любимая на свете. Я люблю в тебе всё. Но обычно детей не учат читать и писать до семи лет. А ты научилась читать сама и задолго до положенного срока. Это не значит, что ты странная. Но что способная — точно. Способней, чем многие дети. Не лучше, не хуже, чем они. Просто — другая. В чём-то — сильнее, но в чём-то и слабее.
Миль подумала: «Ну, точно, как волк: сильный — и слабый.» И кивнула.
Бабушка, внимательно глядя ей в глаза, наклонилась к самому её лицу и сказала тихо и чётко: — Только не надо, чтобы об этом знали, иначе жить тебе будет трудно. Очень.
Миль кивнула так же серьёзно, подумав: «Ага. А пока это мне ещё ничего жилось, значит. Круто.»
…На шестой день рожденья бабушка испекла для Миль огромный, роскошный торт — куда там магазинным тортам! — и кучу самых разных пирожков. Торты Миль всегда обожала. Но есть такую красоту вдвоём при наличии большого количества друзей-приятелей было неприлично, а дома все бы просто не поместились. Денёк обещал быть ясным, и бабушка предложила:
— А давай вынесем угощение на улицу и пригласим всех-всех! Вот увидишь, как здорово получится! Да такого дня рождения никто ещё не устраивал!
Миль запрыгала, в ладошки захлопала. Бабушка вручила ей большую яркую скатерть из клеёнки и корзину с пирожками — сколько поместилось. Усомнилась:
— Тяжеловато. Донесёшь ли?
Миль покачала корзину на весу и решила, что справится. В крайнем случае, поставит на землю и отдохнёт — вот так. Бабушка согласилась:
