Потом вдруг поняла — да они же одно целое! Красота одной отражалась в красоте другой, хотя, если смотреть объективно, девочка как девочка. И ест, как все, и хохочет так же, и скачет от радости, как другие, и имя у неё обычное — Таня. И всё же светится изнутри не всякому заметным светом.
Впрочем, нет, кое-кто заметил… кое-кто все глаза проглядел, любуясь скрипачкой, — чуточку ревниво отметила про себя Миль, оценивая заглядевшегося мальчишку. А тот, поймав её взгляд, подмигнул и поднялся, прихватывая с тарелки яблоки, и сам себя объявил:
— А теперь — мои поздравления имениннице! — из-за стола встал, ловко перекинув ноги через скамейку, сделал кувырок — мелькнули фуболка-шорты-кеды — и уже идёт, пританцовывая, а яблоки взлетают и падают точно ему в руки и тут же снова летят вверх, одно за другим, по кругу, по кругу, и непонятно, сколько же их. Публика, что называется, неистовствовала, подбадривала, выкрикивала:
— Давай, Витёк! Ещё, ещё!
И Витёк «давал». Повернулся вокруг себя, вот сейчас яблоки упадут… Ан нет, все летают! Подбрасывая их одной рукой, с помощью другой — принялся поедать одно из яблок, доев, опять сделал кувырок — ну, теперь-то точно посыплются!.. А вот не посыпались!
А под конец принялся по одному разбрасывать яблоки зрителям, и не его вина, если не все сумели поймать — он посылал точно в руки. Закончил «колесом», встал, раскинув руки, на одно колено, поднялся, бросил взгляд туда, на Таню, и кивнул отдельно ей. Миль, требовательно подёргав скрипачку за рукав, указала подбородком на жонглёра. Он заслуживал поощрения. Таня, подняв бровь, кивнула и послала жонглёру воздушный поцелуй. Поцелуй был «пойман» в обе ладошки, а когда ладони раскрылись, в них сверкнуло под солнцем что-то маленькое. Зрители восторженно завопили и захлопали, а Витёк, ещё раз поклонившись, побежал к Миль и приколол ей к воротничку значок:
— С днём рожденья! — и попросил сидевших рядом с Миль: — Ребята, подвиньтесь, я проголодался!
Разумеется, место ему освободили без звука, и поплыли по рукам его чашка, ложка, блюдце, ища хозяина. Миль тихо улыбалась, кладя ему торт, конфеты, фрукты. С другой стороны стола, по правую руку от именинницы, сидела и так же тихо улыбалась Таня. Миль мешала ложечкой в чашке и думала, что этот день рожденья запомнится надолго не только ей, именнинице…
…Миль не помнила, сколько раз они с бабушкой ходили туда-сюда, принося еду и воду для чая. Народу понравилось праздновать на улице, подтянулись родители с работы, и каждый уже сам тащил что-нибудь к столу, понимая, что на всех иначе не напасёшься. В сумерках зажглись фонари, музыка гремела самая разная и в разных уголках двора. Удивительно, что никто не испортил праздника, не притащил выпивку. Хотя Миль своими глазами видела вытянувшиеся лица то одного, то другого набулькавшего себе и друзьям из знакомой бутылки…
Случайно оглянувшись на бабулю, заметила её быстрый, мрачный взгляд, брошенный на настойчивых любителей горячительного, оптимистично открывающих очередную тару, мимолётную гримаску боли на бабушкином лице, а следом — дружный разочарованный мужской вопль:
— Ну ё-моё! Опять! — и далее по теме. На столе ровной шеренгой уже теснились несколько полупустых бутылок. Приставив к ним ещё одну, мужчины переглянулись и, медленно поворотясь, воззрились на подошедшую к их столу бабушку именинницы.
— Это что такое, я вас спрашиваю? — сказала она. — Дети же вокруг! Вы какой пример им подаёте? Взрослые ведь люди!
— Что вы-что вы, Мария Семёновна, о чём речь, это ж водичка, мы из дому принесли, у вас же тут только чай да газировка, а нам пить хочется, вечер-то жаркий! — затарахтели мужики.
— Да? — усомнилась она.
— Сами попробуйте, убедитесь!
С непонятной надеждой мужики пристально следили, как женщина подносит к лицу одну из бутылок, нюхает, пробует… и с удивлением ставит назад.
— Действительно, чистая вода.
Кто-то из мужиков не выдержал и взвыл. Женщина глянула на него, повернулась уходить и спросила через плечо:
— А чего ж в такой таре-то?
Мужики опять переглянулись, и один угрюмо ответил:
— Ну извини, какая есть!
