— Я не позволю мою жену… — кричал новый гость. — Милостивый государь, моя жена…
— Какое ты имеешь право, Юрий, женщину при мне называть дурой? — встав и подняв высоко брови, сказал Павел Александрович.
— Что это значит — «при мне»? — быстро вставил новый знакомый. — Кто вы такой, милостивый государь? А при мне? Я — муж! Что значит «при мне»? Кто вы? Потрудитесь мне объяснить.
Трудно было что-либо разобрать: все говорили, все кричали. Вдруг около террасы раздался зычный голос Василия Сергеевича:
— Ленька, качай!
И всех нас окатила пожарная кишка. Юрию попало прямо в рот. Поливало всех: и нового знакомого, и милого Николая Васильевича, который кротко молчал.
— Я не позволю! — еще кричал новый гость. — Что же это у вас делается?
— Вали, вали! — кричал Юрий. — Полей меня, Вася, еще. Отлично. Лето… Эх, жизнь, красота!
Коля Курин тихо говорил мне, вытирая салфеткой шею и голову:
— Зачем это Юрий привез к тебе Собачий Пистолет?
— Так это он Собачий Пистолет? — спрашиваю я. — Почему?
— Он так часто говорит, как лает. Ну, его Барошка в кружке и прозвал. Его теперь все так зовут. Он обижается ужасно…
Странно, после того как Василий Сергеевич полил спорщиков, все стали покойнее, легче.
— Ты не знаешь, Юрий, отчего это умные люди всегда такие сердитые? — спросил Василий Сергеевич.
— Вот вы, — обратился он к новому знакомому. — Чего вы все сердитесь? Всю дорогу сердились и теперь обижаетесь. Вы писатель, ну и пишите. Столько ерунды написали. А надо жить уметь хорошо, весело. Не надо сердиться. Юрий — ведь он все зря говорит, а вы, дорогой, приехали в деревню — тут радость, отдых, рай…
— Позвольте вам сказать: я не «дорогой», у меня есть имя и отчество — Виктор Эммануилович.
И Собачий Пистолет, посмотрев на всех с презрением, встал и ушел с террасы.
Юрий, смеясь, говорил:
— Он мне рассказывал, что жена его была хозяйка, любила хозяйство, а он писал роман под названием «Вперед». Однажды она без него рукопись взяла и сожгла, растапливая плиту. Он с ней разошелся — она ушла от него. Я сказал: «Должно быть, она была того… дура, хотя, может быть, и хорошо, что сожгла ваши рукописи». Вот он и взбесился на меня.
— И ты давно его, Юрий, знаешь?
— Нет. Только по кружку встречал.
И мы все пошли купаться на речку.
После купанья, за завтраком, пришел крестьянин-охотник, приятель мой Герасим Дементьевич, со всеми поздоровался: «С приездом вас» — и, посмеиваясь, сказал:
— Вот пришел, а со мной Шурка-телеграфист со станции. Он тоже по охоте мастер и рыбу ловить. Оченно ему охота поглядеть на Собачий Пистолет, что в депеше прочел…
Мой новый знакомый опять вскочил. Приятели ржали как лошади.
— Давай кишку, Ленька! — крикнул Василий Сергеевич. — Давай кишку в окно!
Нас снова полили. Подействовало, все сразу успокоились.
— Это ведь верно — водой надо, — сказал Иван Иванович.
— Вот видите, — сказал новый знакомый. — Кто вас окружает? Проснитесь. Неужели Репин, Айвазовский, Маковский могли бы жить в такой компании, допустить такое снижение идеала?..
— Маковский и Айвазовский? — лукаво и полувопросительно сказал Юрий Сергеевич. — А Шишкин, наверное, написал бы с вас дубовую рощу…
— Ну и барин, сердит… — говорила, качая головой, тетушка Афросинья, — вот сердит… Ежели бы прежнее-то время, всех бы он выдрал вас на конюшне…
Летом, в покос, у Москва-реки, на отлогом лугу, близ Звенигорода, в полдень жаркого летнего дня, сидели крестьяне-косари.
Кругом разбросано скошенное сено и сложены стога. Дымит поставленный самовар. Бабы вынули из лукошек хлеб, творожники, молоко в бутылках, соленые огурцы, лук зеленый, — словом, что у кого есть. Варили яйца, готовили тюрю.
Невдалеке от них сидели мы — еще молодые студенты московской Школы живописи: Левитан, Эйлер, Сангвинский и я. Жили мы в Саввинской слободе, а наверху горы блестел золотыми главами монастырь Св. Саввы Звенигородского>[39]. Крестьяне к художникам привыкли.
— Сидят, списывают, — говорили. — Картины списывают… Пущай стараются. Тоже… Народ голый… Пущай мажут…
В Саввинской слободе жил постоянно, и лето и зиму, художник-академик Лев Львович Каменев. Мужики его любили, говорили: «Бедный, конешно, но хороший, свой человек».
