Возчик говорит, а я ем чахохбили и думаю: «Куда его деть, этого чеченца… Совсем он мне не нужен. И вообще никакого слуги».
Смотрю на него, он стоит в дверях, ест лепешку, и у него такое детское, доброе лицо. «Вот, — думаю, — нечаянный слуга. Как быть?» У него кинжал у пояса, он весело смотрит на меня, ворочая глазами, как арабский конь. «Погоди, — говорит выражение его лица, — я уж услужу тебе. Кого-нибудь за тебя обязательно укокошу».
«Хорошо это все, — думаю, — но куда все-таки его девать?..»
Вдруг я увидел: он как-то вытянулся, посмотрел в дверь из духана, с испугом подбежал к нам и сказал:
— Смотри. Война едет. Казак едет…
Из дверей духана я увидел, как вдали, за станцией Казбек, по ровной долине около Терека ехала кавалерия. В черных бурках, с ружьями… Подъехав к нам ближе, на лугу у Терека, казаки спешились. Несколько из них отделились, поехали к станции, а двое к нашему духану.
— Казаки… — сказал возчик-татарин, — кубанцы…
Мой чеченец стоял бледный и не спускал с них глаз.
Двое больших, здоровых людей, соскочив у входа с лошадей, вошли в духан. Грубо крикнули хозяину:
— Давай хлеба, давай баран…
Хозяин духана ответил, что хлеб есть, но барана нет.
— Где баран, покажи! — крикнули они моему чеченцу.
— Моя не знай, вот-вот не знай, — согнувшись, отвечал мой струсивший слуга.
— Веди сейчас на аул, ты, слушай, плутня! — закричали казаки.
Чеченец пошел с ними. У него были глаза испуганной птицы.
Я уехал на станцию и на дороге видел, как двое казаков везли на плечах заколотых баранов, а чеченец бежал за ними с мешком хлеба.
Он нашел меня в станционной гостинице, вошел так тихо, что я не слыхал. Я как раз собирался снимать сапог.
Он наклонился над моей ногой, чтобы мне помочь.
— Зачем грязный чувяк? Чисто буду… Твоя вера, моя вера… один Бог, нет другой Бог… Твоя — моя друга… Казак здесь, баран жарит… Ух, казак… Твоя боится казак?
— Нет, — говорю я, — зачем?
— Моя боится…
И глаза чеченца опять стали похожи на глаза испуганной птицы. Он взял у меня сапоги и пошел по лестнице вниз.
* * *
Я заснул и спал долго. К вечеру мой чеченец принес сапоги.
Надев сапоги, начищенные до блеска, я вышел из станции. Над Казбеком зеленело вечернее небо, а уже в долине был сумрак, и на бивуаке у казаков, на лужайке, бродили расседланные кони. Казаки жарили баранину, и дым от костров поднимался ввысь в тихом весеннем вечере.
Я подумал: «Вот нужное мне отношение красок: костры, цветные пятна сидящих казаков, и дым, и горы, и тучи, и снежные вершины, — Кавказ…»
Мой чеченец пропал.
* * *
— Ушел, — сказал мне начальник станции. — Он боится казаков. Они едут во Владикавказ. Везут в мешке головы убитых разбойников с персидской границы.
Взяв небольшой ящик с красками, я пошел к кострам. Казаки ужинали, опуская ложки в котел, и пили вино. Один, с большими усами, спросил меня — кто я такой и что это я списываю? Узнав, что я приехал писать картины Кавказа, сказал:
— Спиши и нас. Хочешь, покажем тебе отрубленные головы разбойников? Они там у нас, у есаула, в мешках. Хочешь?
«Правду сказал начальник станции», — подумал я, но смотреть головы разбойников отказался.
Я наметил цвета красок гор и костюмов, все контрасты и, вернувшись в гостиницу, ночью делал эскизы к опере.
* * *
Проснувшись утром, увидел: казаки чистят лошадей.
А мой чеченец пропал. Не идет. «Украл маузер», — мелькнула грешная мысль.
Но, когда я двинулся от станции Казбек по дороге на перевал, чтобы спуститься к долине Арагвы, из-за камней выскочил вдруг ко мне мой чеченец и быстро вспрыгнул на подножку экипажа.
— Твоя — моя друга… ушел казак… Ох, казак! Сидел тут, тебя ждала… Боюсь — его крадут… — и он показал рукой на грудь, где у самого сердца был запрятан у него мой маузер.
Что за странная любовь к оружию!
Мы ехали от станции долиной, где извивался Терек. Были видны громады гор, на вершинах покрытые узорами снегов. Неожиданно мой чеченец сказал: «Стой!» — и соскочил с экипажа.
— Пойдем туда, — сказал он мне, — вода Нарзан.
Он показал рукой вниз от дороги. Я вылез и пошел за ним по крутой тропе.
— Вот вода…
Из расщелины камня быстрой струей текла блестящая вода. Около валялся разбитый глиняный кувшин и еще черепки. Чеченец наклонился и прямо пил воду ртом.
