И еще он вспомнил: тропа для лошадей, начинавшаяся под окнами, спускалась к лесу. А между лесом и берегом реки простирался выпас. Там и должны быть конюшни. Там Дэвида ждет спасение.
Нужно будет по конской тропе добежать до поля за лесом, пересечь его, все время забирая вправо. Потом пробраться вдоль реки до забора, ограничивавшего огромное поместье Райнеманна. За ним — шоссе в Буэнос-Айрес. В посольство. К Джин.
Дэвид расслабился, ощутил, как боль копошится в ране. Самое трудное теперь — оставаться спокойным.
Он взглянул на часы, что подарила Джин. Было одиннадцать ночи. Он встал с постели, надел брюки и свитер. Обулся, натянул на подушку взятую на ранчо рубаху, вернул ее на кровать, прикрыл одеялом, а под него засунул свои старые брюки.
Оглядел постель. В тусклом свете из коридора охраннику покажется, — пусть лишь на миг, — что на ней спит Дэвид.
Он подошел к двери и стал рядом у стены. На часах было без минуты одиннадцать.
В дверь громко постучали: охранник не церемонился. Потом дверь отворилась: «Сеньор… сеньор?» Дверь отворилась шире: «Сеньор, пора вставать. Одиннадцать часов». Часовой встал на пороге, оглядел кровать, пробормотал по-испански: «Спит», — и вошел в комнату. Едва охранник сделал шаг, как Дэвид оторвался от стены и обеими руками вцепился ему в шею, дернул на себя. Закричать охранник не успел: придушенный, он мгновенно потерял сознание, Сполдинг не спеша запер дверь, включил свет и громко сказал: «Большое спасибо. Помогите мне встать, пожалуйста. Живот чертовски болит». В усадьбе каждый знал, что Сполдинг ранен.
Дэвид склонился над обмякшим охранником. Вынул у него из кобуры «Люгер», из чехла — большой охотничий нож.
Две минуты двенадцатого.
Дэвид вытер потные ладони о дорогой замшевый пиджак, глубоко вздохнул и стал ждать. Неопределенность была невыносима. Но вдруг он услышал желаемое.
Загрохотали взрывы! Столь громко, столь неожиданно, что он невольно вздрогнул и затаил дыхание. А потом тишину ночи прорезали автоматные очереди.
Внизу на лужайке закричали опричники Райнеманна, помчались туда, откуда раздавались выстрелы. Под его окном, оказывается, сидели пятеро. Справа, у роскошного крыльца, включились еще прожекторы. Раздавались отдаваемые в ужасе приказы.
Дэвид вылез в окно, придерживаясь за подоконник. «Люгер» он заткнул за пояс, а нож взял в зубы: держать его у тела было опасно, а так всегда можно выплюнуть. Потом бочком двинулся вдоль черепичной крыши. До слива было рукой подать.
Взрывы и выстрелы у ворот раздавались все сильнее. Дэвид изумился не столько пунктуальности, сколько размаху Ашера Фельда. Главарь «Хаганы» привел к поместью целую армию вооруженных людей.
Осторожно припав телом к черепичной крыше, Дэвид ухватился за край водосточной трубы, дернул ее, проверил, крепко ли она держится, и повис на трубе, обхватив ее коленями. Потом начал спускаться вниз. Вдруг над головой послышались крики немцев и испанцев и удары ног по дереву. Дверь комнаты, из которой только что выбрался Дэвид, пытались взломать. Тем временем он добрался до балкона второго этажа северного крыла здания.
Ворвавшиеся в комнату распахивали окна, не обращая внимания на запоры — звенело стекло, трещало дерево.
Дэвид съехал по трубе на землю, оцарапал руки об изъеденное ржавчиной железо, но внимания на это не обратил, бросился по конской тропе к темневшим деревьям. Вбежал во тьму аллеи, готовый спрятаться за ближайший ствол при первом же выстреле.
Перевел дух, огляделся и увидел того, кого искал. На балконе, выходившем к бассейну.
Райнеманн выбежал на балкон, выкрикивая приказы с яростью, но без паники. В неразберихе боя он был похож на Цезаря, который приказывал войску нападать, нападать, нападать. За ним показались трое мужчин; он прокричал им что-то, и они тут же бросились обратно в дом.
Сквозь треск автоматов Дэвид услышал, как загудели тросы, и понял, что сделал Райнеманн. Он вызывал с берега реки фуникулер. В самый разгар боя Цезарь решил улизнуть.
Какая свинья! Какая дрянь! Человек без совести и чести…
И вдруг Дэвида осенило: именно из-за Райнеманна его отозвали из Лисабона, заставили — вопреки опасностям и страданиям — приехать сюда, на другой конец мира.
