— Я не могу сдаться пехотинцам. Лучше дам вам информацию к размышлению. В ближайшие двое суток всем американским кораблям и самолетам у побережья Аргентины будет приказано перейти в режим радиотишины. Ни один истребитель не взлетит, ни один крейсер не сдвинется с места. Так вот узнайте, зачем все это! Я, по-моему, догадываюсь, и, если окажусь прав, ваши фразочки станут грязнее самого похабного анекдота! Попытайтесь связаться с человеком по имени Алан Свонсон. Бригадным генералом из Министерства обороны! И передайте, что я знаю о «Тортугасе» все!..
Дэвид с такой силой бросил трубку, что от нее откололись кусочки бакелита. Ему захотелось убежать. Распахнуть дверь и умчаться прочь из удушающей атмосферы телефонной будки. Но куда?
Он успокоился, взял себя в руки и снова позвонил в посольство. Джин тихо, но взволнованно сообщила, что убежище она ему с Лайонзом нашла!
Им надлежало ехать по Авенида Рибадавия до развилки. Заметить ее нетрудно — у самого поворота стоит статуя Мадонны. Дорога ведет в поля, где живут «провинсиалес». Через тридцать шесть миль после Мадонны нужно повернуть еще раз — на запад, у трансформаторной будки, и доехать до ранчо некоего Альфонсо Кесарро. Сеньора Кесарро и его жены на ранчо не будет, но слуги приютят друзей миссис Камерон.
Дэвид приказал Джин не отлучаться из посольства. Она пообещала ему это и добавила, что любит его. Больше жизни.
С полей дул теплый ветер. Дэвид напомнил самому себе, что стоял январь — разгар аргентинского лета. Один из слуг сеньора Кесарро встретил машину у трансформаторной будки и указал путь до «ранчерии» — группки одноэтажных домиков. Сполдинга и Лайонза провели в глинобитную хижину на отшибе, в которой обитал «капорал» — приказчик.
Взглянув на крышу, Дэвид увидел телефонные провода (приказчик, конечно, без телефона обойтись не мог) и понял, почему их поселили именно в эти хижину.
Слуга открыл дверь и стал на пороге. Тронул Дэвида за руку и по-испански сказал: «Телефоны здесь не автоматические. И связь гораздо хуже городской. Вот что мне просили вам передать, сеньор». Но Дэвид услышал в его словах нечто большее. Предостережение.
— Я буду иметь это в виду, — ответил он. — Спасибо.
Дэвид снял брюки, упал на жесткую кровать и тут же уснул.
Разбудили его, казалось, через несколько секунд. Он почувствовал, как рану кто-то ощупывает. Открыл глаза и увидел склонившегося над ним человека. Поодаль стоял Лайонз. У кровати Дэвид заметил саквояж с красным крестом. Это врач склонился над ним. Врач заговорил на удивительно чистом английском:
— Вы проспали восемь часов. Лучшего лекарства вам никто бы не прописал. Я наложу на рану три шва, этого хватит. Немного поболит, но после перевязки вы сможете даже бегать.
— Который час? — спросил Дэвид.
Взглянув на часы, Лайонз довольно ясно прошептал: «Два часа дня».
— Спасибо, что пришли. — Сполдинг повернулся так, чтобы врачу было удобнее.
— Вот вернусь к себе в Палермо, тогда и благодарите. — Доктор иронически рассмеялся. — Уверен, меня уже разыскивают. — Он наложил шов, ободрил Дэвида улыбкой. — Я сказал, что еду к роженице на ранчо…
— Думаете, вас станут допрашивать?
— Вряд ли. Хунта на такое обычно закрывает глаза. Здесь не так уж много врачей… Кроме того, сыщики любят получать от меня медицинские советы бесплатно.
— По-моему, вы нарочно недооцениваете опасность.
Врач взглянул на Дэвида: «Джин Камерон — женщина особенная. Если написать о Буэнос-Айресе времен войны, она займет в этой истории одно из главных мест», — и вновь занялся швами. Дэвид почувствовал, что врач не желает продолжать разговор. Он спешит.
Через двадцать минут доктор стоял на пороге хижины, а Сполдинг рядом с ним. Он пожал ему руку и сказал: «Боюсь, мне нечем вам заплатить».
— Вы уже это сделали, полковник. Я ведь еврей.
Сполдинг не отпустил его руку. Наоборот, сжал ее крепче и попросил: «Объясните, пожалуйста».
— Да что тут объяснять? Еврейская община полнится слухами об американском офицере, который выступил против свиньи Райнеманна.
— И все?
— Этого вполне достаточно. — Врач отнял руку и вышел.
В трубке слышались гортанные возгласы. Дэвид почти наяву видел, как вздулись вены под загорелой кожей обрюзгшего лица. Как в маленьких глазках кипела ярость.
