На корме было светло, пусто и тихо. Лишь голые лампы раскачивались в такт кораблю. На палубе через каждые три метра стояли крысоловки, толстые пеньковые канаты почернели от солидола и нефти. Подплыв ближе, Дэвид увидел часового, сидевшего на стуле у огромного грузового люка. По обе стороны висело по фонарю, забранному железной решеткой. Сполдинг отплыл немного — разглядеть часового получше. Тот был одет в полувоенную форму охранников поместья Райнеманна. Он читал книгу, что почему-то показалось Дэвиду неуместным.
Неожиданно охранник оторвался от книги. Между пилонами показался еще один человек в райнеманновской униформе. В руках он держал кожаный чемоданчик. Рацию, такую же, как у тех, кого убили на Терраса Верде.
Сидевший на стуле часовой улыбнулся и заговорил по-немецки:
— Если хочешь, можем поменяться местами. Я разомну ноги, а ты посидишь.
— Нет, спасибо, — был ответ. — Ходить лучше. Время идет быстрее.
Часовой с рацией вновь двинулся обходить свой участок. Второй вернулся к книге.
Дэвид подплыл к шхуне. Его руки начали уставать, вонючая вода забивала ноздри. Он ухватился за выступавший указатель ватерлинии, дал мышцам рук и плеч отдохнуть. Шхуна была средней величины, не больше двадцати пяти — тридцати метров в длину. Согласно корабельному стандарту и тому, что удалось разглядеть Дэвиду, каюты справа и слева от рубки рулевого имели четыре, и пять метров длины соответственно, двери в обоих концах и по два иллюминатора с каждой стороны. Если алмазы на шхуне, они, скорее всего, в каюте слева — она расположена в самом спокойном месте и к тому же просторнее. Если Ашер Фельд прав, если двое или трое немецких ученых действительно сидят на шхуне и исследуют промышленные алмазы, они работают в спешке, и уединение нужно им как воздух.
Он отвязал пистолет от головы, взял его в руку. Полоску ткани унесло течением; Дэвид крепче ухватился за выступ, посмотрел вверх. Планшир был метрах в двух над водой; чтобы взобраться по крошечным скобам на борту, нужны обе руки.
Дэвид выплюнул скопившуюся во рту слизь, сжал пистолет в зубах.
Он бесшумно перелез через планшир и прокрался к иллюминатору левой каюты. Свет изнутри отчасти загораживала штора. Каюту, как и догадывался Дэвид, освещала одна-единственная лампа, подвешенная к потолку на толстом кабеле. С одной стороны к лампе был прикреплен металлический лист. Сначала Дэвид не сообразил, зачем, но потом понял: лист загораживал свет от стоявшей в углу пары двухэтажных коек со спящими.
В другом конце каюты, у стены — длинный стол, похожий на операционный. Он был накрыт белоснежной клеенкой, на которой на равных расстояниях друг от друга стояли четыре микроскопа. Около каждого была мощная лампа. Запитывались они от 12-вольтового аккумулятора под столом. Перед микроскопами, словно четыре санитара в белых халатах, стояли стулья с высокими спинками.
«Каюта и впрямь похожа на больничную палату, — подумал Дэвид. — Как сильно отличается она от замызганной палубы — настоящий стерильный остров в море отбросов и крысоловок».
И тут он увидел то, что искал.
Пять металлических сундуков, защелки которых запирались на замки. На каждом сундуке было написано:
Значит, Ашер Фельд говорил правду.
«Тортугас» — чудовищный обмен, совершаемый через Райнеманна, — это явь, а не кошмарный сон.
Теперь надо было добыть неопровержимые улики.
В Сполдинге перемешивались страх — да, да, страх! — гнев и искушение. Все это заставило его сосредоточиться только на главной цели. Поверить, зная, что эта вера беспочвенная, в собственную неуязвимость, которой провидение якобы одарило его на несколько ближайших минут.
Пригнувшись, он проскочил под первым иллюминатором и добрался до второго, заглянул внутрь; взгляд его уперся в дверь каюты. Новая, стальная, она неспроста была закрыта на задвижку в палец толщиной.
Ученые из Пенемюнде не просто отторглись от внешнего мира, они держали себя, как говорится, под домашним арестом. Поэтому открыть дверь каюты можно только хитростью.
Дэвид осторожно выглянул за угол надстройки. И, конечно, сразу же увидел часового. Тот стоял на палубе, раздраженно скучал, сознавая бессмысленность своего занятия. Но полувоенной униформы из «Ястребиного гнезда» на нем не было. Часовой был одет в просторные брюки и куртку, которые не скрывали его мощного — натренированного — тела. Он носил короткую стрижку солдата вермахта.
