Перекупщик, которому Женя продавал свои картины, жил на окраине одного из беднейших районов столицы — Мошилор, известного своим огромным базаром, обилием лавчонок, шинков, каруселей и балаганов, в которых усталые фокусники и жонглеры веселили посетителей давно им самим надоевшими номерами. На этой грязной окраине были разбросаны убогие, покосившиеся домики, такие крохотные, что казались игрушечными. Встречались тут и полуразвалившиеся бараки, и лачуги с окошками, забитыми досками от ящиков с еще сохранившимися черными буквами железнодорожных маркировочных номеров. И хотя Томов успел убедиться, что Бухарест не такой рай, как это ему казалось в первые дни, но подобного он не ожидал… Кругом грязь, огромные лужи, которые никогда не высыхают, — сюда, кроме дождевой, стекает вода из единственной водоразборной колонки, снабжающей добрых полтора десятка кварталов, и помои: их выливают прямо посреди немощеной неровной улочки.
Воздух ужасный: в нос ударяет крепкий, как нашатырь, запах гнилья, преющего мусора и разлагающихся кухонных отбросов. Ветерок доносит через низкие, кое-где уцелевшие заборчики вонь из прогнивших, с вырванными на топливо досками, готовых провалиться уборных… Миллионы, миллиарды мух жужжат над кучами мусора, разнося дизентерию, тиф. К обуви то и дело прилипают скрюченные дынные корки, скорлупа яиц, очистки картофеля… Местами, чтобы можно было пройти, брошены кирпичи и камни, кое-где лежат доски и бревна. В конце улочки, напротив дома перекупщика, огромный овраг — свалка мусора; здесь с утра до вечера копаются старики, старухи. Они что-то извлекают, осматривают, переворачивают и снова роются, надеясь найти съестное. Свалка служит также и местом игр ребятишек этой округи. Больше играть им негде… С криками и визгом, как голодные воронята, налетают они со всех сторон, когда прибывает машина или телега с мусором… Полуголые, в лохмотьях, с кривыми высохшими ножками, большими животами и уродливыми головками, обсыпанные сине-бордовыми гнойными язвами, они здесь проводят весь день. Голодные, они готовы подраться за найденный в мусоре кусок арбуза или корку заплесневевшего, грязного сухаря. Здесь они играют в «сыщиков и бандитов», ругаются, гоняют собак. Собаки и те здесь какие-то несчастные: грязные, искалеченные, тощие, они бродят, еле волоча ноги, поджав хвосты. Всегда напуганные, они шарахаются от прохожих.
Если здесь появляется незнакомый, прилично одетый человек, детвора бросается к нему, выпрашивая милостыню. О школе они не имеют понятия. Никогда в жизни не было у них игрушек, и немногие из них знают, что такое конфеты. Не знают они также, как красив их родной город: на центральных улицах полицейские не разрешают им появляться, гонят дубинками.
Только в одном эта часть столицы равна центру: сюда, не брезгая, приходят сборщики налогов; они шумят, ругаются, грозят. По ночам нередко налетают стаи полицейских и жандармов. Эти рыщут по лачугам в поисках скрывающихся, пугают детей, забирают «подозрительных». И нередко на следующий день в роскошных кафе и ресторанах за чашкой кофе с ромом господа, покачивая головами, обсуждают сообщения газет о результатах «грандиозной облавы» на окраине столицы…
Перекупщик, к которому пришли Женя и Илья, жил в лачуге, часть которой была удлинена за счет выброшенного на свалку старого фургона. На стенах еще остались полинявшие надписи — реклама хлебопекарной фирмы «Хердан». Кругом жужжат золотисто-зеленые, невыносимо нахальные и жирные мухи. Их уйма! Даже во дворе нет покоя от них. Худой, с высохшим, смуглым лицом, на котором алел туберкулезный румянец, перекупщик Раду Думитрашку показался Илье симпатичным человеком. Он охотно рассказывал о себе. Хлеб достается ему нелегко: с утра он с женой торгует на базаре картинами, вышитыми подушечками, вязаными занавесками, дорожками, иконами. А по вечерам, играет в бодегах на скрипке: — Сыграю несколько песенок, глядишь кто-нибудь закажет грустную, я ему и исполню… Перепадет несколько монет, вот и хорошо — на полбуханки черного есть. Нужно же как-то тянуть. Пять человек — семья, и все мальчишки! — улыбаясь, гордо произносит он. — Вот только со старшим не повезло… Инвалид, как я. В детстве упал вон в тот овраг, бедро поломал. Ходит с большим трудом. Надо было лечить, но опять старая история… Деньги, черт бы их побрал! У нас их не бывает, а воровать не умею, да и не пойду. Так и мучаемся… — Думитрашку громко сморкается. — Пошел бы искать какую-нибудь другую работу, да вот, — он стучит по деревянной ноге. — Германцы!.. В мировую за «независимость» страны ее отдал. Ну и сами видите, как меня за это отблагодарили… Вон какой у нас дворец! — он грустно улыбается, кивая в сторону своей лачуги. — Ну, ничего! Как говорится: «Все будет хорошо, а летом будет тепло»… — и, махнув рукой, он с картинами под мышкой направляется к дому, но оборачивается и добавляет: — Тепло-то летом будет, но вот будет ли хорошо?
