Когда ротмистр дошел до этого места, он на минуту остановился и протянул Анталфи руку, которую тот крепко пожал. Анталфи еле удержался, чтобы не обнять жандарма.
«Ну, каким же надо быть дураком, чтобы поверить всему этому вздору!..»
Я с упреком взглянул на Анталфи, считая, что он нас погубит подобными глупостями. Он же в ответ кинул мне успокоительный взгляд, говоривший: «Обожди до конца, глупец!»
Когда жандарм кончил читать, Анталфи продиктовал и мое показание, которое хотя было не таким длинным, как его собственное, но не менее странным.
— Чрезвычайно, невыразимо жаль, господа, что я ничего не могу для вас сделать… Но, видите ли, в данных условиях… Вы, господа, верно, знаете, что в чешской армии с большим недоверием относятся к офицерам, носившим раньше мундир его величества, и мое положение тем более затруднительно, что я говорю по-венгерски. Одним словом…
Жандармский офицер крепко пожал нам руки и позвал капрала. Тот вошел, но ротмистр уже снова передумал и отослал его обратно. Когда мы опять остались втроем в комнате, он взял телефонную трубку и начал с кем-то говорить по-чешски. По его голосу было слышно, что он сперва просил, потом стал угрожать. Он кричал, словно командовал целым батальоном. Потом он снова заговорил тише: своим криком он, повидимому, добился цели.
Пока он разговаривал, мы спокойно покуривали.
— Все в порядке, господа, — обратился он к нам, положив трубку. — Пока вы будете здесь находиться, вы, так сказать… Одним словом, вам отведут хорошую комнату и дадут приличный стол… Что касается денег, то…
— Это не важно, — прервал его Анталфи.
— Я знаю… Но все же… Короче говоря, вопрос этот еще не решен. Но можете быть вполне уверены, что все, что только возможно, я для вас сделаю. Вам придется обождать несколько минут, пока уберут вашу комнату, приготовят постели и все такое…
Четыре дня мы прожили в большой выбеленной комнате в два окна, с двумя кроватями, в которой только решетки на окнах да запертая на ключ дверь напоминали о том, что мы в тюрьме. Ежедневно мы гуляли по три часа. Кормили нас вкусно и обильно. Табак мы могли покупать за свой счет. Деньги нам вернули, причем фальшивые чешские кроны нам посчитали за настоящие венгерские, и таким образом мы за них получили пятьсот с чем-то настоящих чешских крон.
На четвертый день чешский ротмистр, который вел наше дело, вызвал к себе Анталфи.
— Завтра мы едем, — сообщил мне Анталфи, когда его привели обратно. — Трусость господина ротмистра еще сильнее его глупости. Хотя он и относится к нам с уважением, как к своим прежним товарищам, но у него все же не хватает храбрости нас отпустить. Он отправляет нас в Кошице. Ну, это еще не беда. Будем надеяться, что в Кошице мы найдем лучших товарищей. Хорошо, что мы едем вглубь страны, а не обратно в Венгрию.
В купе нас было только четверо: Анталфи, я и сопровождавшие нас два унтер-офицера. С дивана, на котором мы сидели, кожаная обивка была содрана, и через дырявую материю проступали поломанные пружины. Окно было закрыто, но рама была без стекла. Сопровождавшие нас унтер-офицеры были славные ребята: один из них, родом из Мармароша[16], говорил только по-русски и по-венгерски, другой, немец из Рейхенберга, говорил лишь на своем родном языке.
Анталфи тотчас же, понятно, завел дружбу с русином. Они говорили по-русски, и ни я, ни немец ни слова не поняли из их разговора. Я смотрел в окно и любовался синевшими вдали вершинами Татр.
За этими горами и была Галиция, за Галицией Украина, а за Украиной…
— Этот товарищ, — сказал мне Анталфи, — русин.
— Да, — подтвердил по-венгерски белокурый, голубоглазый капрал. — Но я говорю также и по-венгерски. В соляных копях в Слатине все говорят по-венгерски.
— Ну, а как вы попали в чешскую армию?
— Меня забрали. Это случилось не по моей вине. Вы бы мне, пожалуй, и не поверили, если бы я вам рассказал, каким образом на меня напялили этот мундир.
— Как можно не верить слову товарища? — с упреком сказал Анталфи. — Расскажи, расскажи, братец, это очень интересно.
Капрал недоверчиво посмотрел на Анталфи и потом взглянул на меня. У него было открытое, честное лицо. Над левым глазом виднелся длинный глубокий рубец. Несколько минут мы пристально разглядывали друг друга.
