Тут он хитро улыбнулся и, прищурив левый глаз, поглядел на Анталфи.
— И чехи-мастера тоже спелись с рабочими! — произнес он вполголоса.
— Ну, что вы! — недоверчиво воскликнул Анталфи. — Экие негодяи эти чехи; что ж они, заодно с горнорабочими?
— Только на словах, господа, только на словах, — сказал Надь. — Правда, храбрости-то у чехов маловато, потому что они и в горнорабочих видят венгров, а эта сволочь уже знает, что ничего хорошего не выйдет, если придираться к венграм, — ну, они и сдерживают себя… А сами меж тем втихомолку… Вы что думаете, господа, зачем чехи призвали сюда венгерских жандармов? Уж не для того ли, чтобы в театре было побольше публики? Ха-ха-ха! Нет, нет, уж наверно не затем… У чехов совсем другая цель, господа, поверьте, уж я вам это верно говорю.
— Ну, ну, — оказал Анталфи, — и слепой увидел бы, насколько вы, господин Надь, сведущи в политике. Нам же, художникам, артистам, не вбивали в голову таких понятий… Но чтобы мы могли себе уяснить, что делается на белом свете, объясните нам, пожалуйста, господин Надь, с какой целью призвали сюда чехи наших венгерских героев?
— На это есть веская причина, ха-ха-ха, — засмеялся наш хозяин, всецело подпавший уже под власть винных паров. — Можете мне поверить, господа, чехи — это такие хитрые рыжие бестии! И двух дней не пройдет — да что два дня! — пожалуй, не позже завтрашнего утра вы уже узнаете, какие хитрецы эти чехи. Вы это узнаете, непременно узнаете, — повторил он, — но только не от меня. В моей душе эта тайна погребена. Теперь же я скажу то же, что и наш достопочтенный священник: да не ведает левая рука, что творит правая. Ха-ха-ха! Ну, еще по рюмочке, господа…
Большего уж никакими силами нельзя было из него вытянуть. Он несколько раз пытался подняться, так как вино все было выпито, но, почувствовав, что ноги его не слушаются, подчинился этому с христианским смирением и, сложив руки и положив голову на стол, принялся распевать:
— Плачьте, христиане! Плачьте о Христе…
Мадам Надь давно уже храпела. Мы положили ее супруга к ней на кровать не раздетым, не разутым, как он был.
— Чорт бы тебя побрал, сукин сын! — пожелал ему Анталфи.
Анталфи сел на кровать и закрыл лицо руками. Красное вино и ему ударило в голову.
— Весь вечер это вертится у меня в голове, — начал Анталфи. — Эта свинья Надь выглядит около своей жены, как чахоточная овца вблизи полной радостного ожидания материнства коровы. Ты не находишь?
— Скажи, — ответил я вопросом, — на что по-твоему намекал этот прохвост? Какую подлость замышляют чехи?
— Вот потому-то я и не ложусь — сам голову над этим ломаю. Чтоб мне никогда больше не увидеть повешенного попа, если я не догадываюсь, в чем тут дело: венгры пришли, чтобы забрать здешних коммунистов. Ясно: чехи хотят в этом деле руки умыть, а уж если нужно, чтобы наших товарищей прикончили, то пусть это произойдет где-нибудь подальше отсюда, в Венгрии. Эта туберкулезная коза что-нибудь, повидимому, об этом пронюхала. Верно, это-то именно и надумали вчера офицеры.
— Да, это возможно.
Несколько минут спустя я уже стоял совершенно одетый.
— Надо как-нибудь предупредить товарищей о грозящей им опасности.
— Но как? — спросил Анталфи, пожимая плечами. — Мы ведь их не знаем, — даже имена их нам не известны, про адреса и говорить нечего.
— Что-то все же предпринять надо…
— Это немыслимо. Сегодня ночью, по крайней мере. Завтра еще пожалуй.
Не слушая возражений Анталфи, я схватил шляпу и выбежал на улицу. Минуту спустя Анталфи нагнал меня.
— Ты с ума сошел! — сказал он сердито.
Я не ответил, и он тоже продолжал молчать. У костела мы свернули к гостинице «Паннония», а оттуда обратно на Главную улицу. Мы шагали так, будто у нас было спешное дело, и оба не знали, куда спешим. Улицы были совершенно безлюдны, и ни в одном окне не видно было света. Дул теплый ветерок, и по мере того, как испарялся мой хмель, ослабевал понемногу и охвативший меня вначале страх.
«Эх, испугались причитаний старой бабы», подумал я со стыдом.
Дойдя до середины Главной улицы, мы повернули обратно, но теперь уже не спешили, а еле-еле плелись домой.
