— Вожди революции?
— Паразиты революции! Ну, а теперь умойся и в дорогу! Надо тебя устроить на какую-нибудь работу, где бы ты смог нам приносить пользу.
Трамвай битком набит. Обыватели, у которых несколько робкий и смущенный вид, предупредительно уступают место солдатам.
— Садитесь… Намаялись за четыре года…
Солдат, не поблагодарив, занимает место, а вежливый обыватель не сводит испуганного взгляда с красной ленты, приколотой к солдатской фуражке. Морщинистая старуха, тщедушную, высохшую фигуру которой совершенно скрывает большой коричневый вязаный платок, сует мне в руку сморщенное яблоко.
— У меня сын такой же солдат-молодец, как и ты, — гордо говорит она. — С минуты на минуту жду его домой, — может, когда вернусь, сынок уже будет дома. В последний раз писал с сербского фронта, два месяца назад от него письмо было.
— Румыны вторглись в Трансильванию, — разглагольствует какой-то господин в котелке, при каждом движении толкающий меня локтем в живот. — Пока мы здесь друг друга поедом едим, враг не дремлет.
— Антанта, можете быть уверены, прикажет им отойти назад, — отвечает широколицый господин в очках, попросивший у меня извинения, когда я наступил ему на ногу.
— С чего она им это станет приказывать, разрешите спросить? Ведь те — союзники, а мы против них сражались?
— Так-то оно так, но теперь и у нас демократия…
— А армию нашу отозвали обратно! Слыханое ли дело, чтобы военный министр говорил, что не хочет больше видеть солдат! Кого же он хочет видеть, если не солдат! Или ему желательно, чтобы румыны да сербы завладели страной? Или чтобы мужик разграбил города?
— Надо отдать мужикам землю, тогда они будут защищать ее, — вмешивается в разговор Гюлай.
— Вряд ли. Мужик еще не настолько созрел, чтобы на него можно было полагаться.
— Теперь нужны старые, опытные, испытанные политики, да и в таком случае не легко будет найти выход… Разрешение же земельного вопроса необходимо отложить до того времени, когда страна будет очищена от неприятеля.
— Словом, по-вашему, судьбы страны нужно доверить тем, кто затеял и проиграл войну?
— Этого я не говорю…
Пока мы толковали таким образом о политике, солдаты в передней части вагона повздорили с господином в дорогой меховой шубе. Когда же мы, наконец, обратили внимание на ссору, солдаты до того уже разошлись, что нельзя было разобрать — в чем, собственно, дело. Перебранка окончилась тем, что двое солдат подхватили господина в шубе под руки и столкнули его на ходу с трамвая.
— Ступай-ка за своим приятелем Тиссой, сволочь!
— Мерзавец, смеет еще ругать революцию…
— По его мнению, войну проиграла революция, а не германский император со своей дурацкой башкой!..
— Если он уже сейчас орет, то как же он запоет, когда ему в дом красного петуха пустим!
— Видите, — обратился к Гюлаю человек в котелке, — вот отчего погибает Венгрия!
— Верно, — ответил Гюлай. — Венгрия графов и попов умерла. Только мерзавцы могут желать ее возрождения.
На ближайшей остановке человек в котелке сошел с трамвая.
Мы вошли в кафе. В огромном, роскошно отделанном зале было почти пусто. За столиком, в заднем углу, сидел кособокий молодой человек с артиллерийским фельдфебелем. Гюлай направился к ним, поздоровался и подвинул мне стул.
— Привел товарища, Отто, — сказал он.
Кособокий взглянул мне прямо в глаза, подал руку, кивнул головой и затем возобновил прерванный разговор с артиллерийским фельдфебелем. Артиллерист говорил с ним по-немецки, — о чем именно, я не понял, так как в то время знал по-немецки всего несколько слов. Кособокий мне показался знакомым, и лишь потом, когда он со мной заговорил, я припомнил, что однажды уже видел его. Это он выступал у нас, в железнодорожных мастерских, во время большой январской забастовки.
Когда артиллерист удалился, Отто обернулся к Гюлаю.
— Господа революционеры присягнули в верности королю, — сказал он, — и посылают войска для защиты помещиков от крестьян. После обеда у нас митинг на площади Коломана Тиссы.
— Положение до того ясно, — ответил Гюлай, — что наша задача будет не из трудных.
Кособокий некоторое время задумчиво смотрел прямо перед собой и ничего не ответил Гюлаю. Затем он обернулся ко мне:
