По пути в «Асторию» мы раз десять останавливались, да и вообще автомобиль подвигался вперед со скоростью пешехода. Наконец, после долгой езды мы выбрались из ликующей толпы, заполнявшей улицу Людвига Кошута, и вошли в задний подъезд гостиницы «Астория». Вход сюда попрежнему никем не охранялся, никто не спросил, нас, откуда мы и куда направляемся, и мы могли беспрепятственно проникнуть в штаб-квартиру Национального совета. Генерал и обер-лейтенант молча поднялись по лестнице; наш товарищ в штатском обрел дар речи только тогда, когда мы были у самой цели.
— Зайдите и вы, — обратился он ко мне и к долговязому артиллеристу.
Он открыл дверь, и мы вошли в комнату.
Небольшая, тонувшая в табачном дыму комната была полным-полна шумящих, жестикулирующих людей — тут были и буржуа и молодые офицеры. Какой-то толстый человек надрывался у телефона, стараясь перекричать шум, в углу кто-то храпел, улегшись прямо на полу.
К нам подошел стройный молодой блондин и, вытаращив глаза на генерала, вопросительно взглянул затем на нашего предводителя, который молча стоял с поднятым воротником и надвинутой на глаза шляпой. Разговоры оборвались, настала тишина, — лишь телефонный разговор не прерывался.
— Могу послать только четырех солдат, не больше, — кричал человек, стоявший у телефонного аппарата.
— Говори же, — обратился блондин к человеку с поднятым воротником, но тот в ответ только пожал плечами.
— Господа, — сказал генерал. — Я присягал императору и королю. Я не могу стать на вашу сторону, я — ваш пленник.
Никто из присутствующих не нашелся, что ему ответить. Каждый выжидающе поглядывал на соседа.
— Я — ваш пленник, — повторил генерал, на этот раз уже с некоторым нетерпением.
Человек, стоявший у телефона, на минуту прервал разговор и повернулся к генералу.
— Ну, и прекрасно, — произнес он несколько хриплым голосом. — Пройдите, господа, вон в ту комнату, — он кивнул головой на дверь, — и обождите там.
Генерал по-военному щелкнул каблуками. То же самое сделал и обер-лейтенант. Я запер за ними дверь.
— Ладно, сейчас пошлю. До свидания! — крикнул толстяк в телефон и повесил трубку.
— Что ты наделал! — набросились все присутствовавшие на человека с поднятым воротником. — Что ты наделал, несчастный!
— А что мне оставалось делать! Ни за что не хотел выслушать… Сколько я ни порывался говорить, он каждый раз прерывал меня, повторяя, что он наш пленник, что он присягал в верности королю и все такое… Что же мне было делать?
— Надо было сказать, зачем ты явился!
— Как же сказать, раз он не слушает?.. Не ссориться же с ним, когда у меня всего три солдата, а у него во сто раз больше!
— Всех вас перевешают!.. — воскликнул какой-то черноволосый.
— И поделом! — отрезал толстяк, говоривший перед тем по телефону. — Но не бойтесь: весь город на нашей стороне. Императорские офицеры еще большие трусы, чем вы. Да, — повернулся он к стройному блондину, — комендант центральной телефонной станции, какой-то сумасшедший обер-лейтенант согласен сдаться, лишь уступая силе, только при том условии, если я пошлю против него войска. Я обещал послать туда четырех вооруженных.
— Четырех вооруженных? У нас их нет.
— Как так нет? — вмешался в разговор длинноносый артиллерист. — На улице их сколько угодно!
— Это верно, — сказал блондин, обращаясь к артиллеристу. — Ступайте, соберите десять-двенадцать солдат и займите телефонную станцию.
— Слушаюсь, — ответил тот и вышел.
На пороге он столкнулся с высоким молодым человеком, одетым во все черное. Его лицо было багровым от волнения.
— Телеграмма! — выкрикнул он.
— Нам?
— Нет. Перехвачена. С центрального телеграфа принесли. На имя коменданта города. Шифром. Ключ тоже привезли. Прочли ее. Коменданту города дается приказ стрелять и держаться во что бы то ни стало. Приказ из главной квартиры. Четыре дивизии уже по дороге в Будапешт.
— Комендант города здесь, в соседней комнате, под арестом.
— Что же теперь будет? Нас всех перевешают…
— Да что ты, Кунфи! — возмутился толстяк. — Не дойдут сюда эти четыре дивизии! Мы призовем железнодорожников к забастовке. А к завтрашнему дню надо мобилизовать рабочих. Это уж ваше дело!
