В доме кожевников комната одиннадцать оказалась запертой. Ее не открывали ни в восемь, ни в девять часов. До половины десятого взад и вперед расхаживал Петр по тротуару. Потом пошел домой. У него не было ни денег, ни документов, а тетушка Сабо уже раза два заговаривала о прописке, — и, несмотря на это, он все-таки не унывал. Может быть, просто из-за каких-нибудь непредвиденных обстоятельств не состоялась назначенная встреча, но Петр, сам не зная почему, был уверен, что товарищи не оставят его. Был уверен, что он в кругу друзей, — друзей, еще ему неизвестных, но уже близких. Близких не менее тех, с которыми его связывают долгие годы. Среди товарищей, которые в Будапеште сейчас так же дома, как он, Петр, был дома, скажем, в Прикарпатской Руси. Эти товарищи включат его в работу, Петр был уверен в этом. Когда и каким образом — им лучше знать. Но что включат — в этом не было сомнения.
Перед домом, где жила тетушка Сабо, его ждал черноволосый Гофман.
— Идемте со мной, — сказал он. — Товарищ, с которым вы должны были встретиться на Лесной, сегодня арестован. Я не мог притти к кожевникам и решил подождать вас здесь.
Он взял Петра под руку и, медленно шагая к проспекту Николая Хорти, тихо сказал:
— Из Вены получены ваши бумаги. Старик шлет вам горячий привет. Он послал для вас пятьсот крон… Тише, товарищ, мы на улице!
Будь на месте Гофмана Пойтек, Готтесман или Секереш, Петр за такое сообщение обнял бы их и расцеловал. Но этот черноволосый говорил таким спокойным, почти ледяным тоном, что обнять его было немыслимо. Правда, он крепче прижал к себе руку Петра, и голос его зазвучал мягче, но обнять его все- таки было невозможно, — не такой это был человек.
Петр сдержал свой порыв и сказал тоже спокойно и тихо:
— Теперь я дома.
Говорил Томпа. Это была настоящая фамилия черноволосого студента. Свои слова он сопровождал плавными движениями правой руки. Левую он держал в кармане. У Петра создалось впечатление: о чем бы ни говорил Томпа, — казалось, что он поучает.
— Весь вопрос в том, за что человек попался. За что именно! — подчеркнул Томпа. — Мы постоянно твердим, что романтике не место в наше время. А между тем сами подчас впадаем в романтику. Понимаете, товарищ, — обратился он к Петру, — вскочил парень на полном ходу в переполненный трамвай, бросил пачку листовок и выскочил… Споткнулся. Упал. Не мог сразу подняться, — ему помог полицейский. Пока возились, подоспел трамвайный кондуктор с пачкой листовок, точно таких, какие вы сейчас видели: «Поджигайте страну со всех концов…» По нынешним законам за это полагается не меньше пяти-шести лет. А кому это нужно? Если случайно такая затея и сходит удачно с рук, толку от нее все равно никакого. А чаще кончается, как вот с этим товарищем. Э-эх!..
— Позавчера ночью в Кебане[32] на стене одного из заводов нам удалось написать масляными красками воззвание: «Советская власть в России… Белый террор в Венгрии…» Ну, словом, вы представляете, что мы там написали? Маленький Мартон — вы его скоро увидите — подмешал что-то в краски. Они держались так крепко, что полицейские едва соскоблили надпись. В Кабане только об этом и говорили. Вот это успех!
— Да, — кисло усмехнулся Томпа. — Это успех, но дельного в этом тоже ничего нет. День-два посудачат о нашем «трюке» — вот и все. Реальных результатов — никаких. Внематочная беременность.
Они сидели в комнате Веры. На письменном столе лампа под зеленым абажуром. Открытый книжный шкаф. Складная кровать, три стула. Маленькая железная печурка. Сегодня первый раз ее затопили.
Белокурая Вера Соби, как и Андрей Томпа, учится в университете. Оба они готовятся быть преподавателями средней школы. Высокого, русого, сероглазого парня Вера и Андрей называют Лаци. С его тонкими чертами не вяжутся толстые негритянские губы и узловатые, рабочие руки.
— Вину сваливать не на кого, — сердито говорит Лаци. — Отлично знаем, что из нашей работы толку выходит мало, а все лезем…
Андрей стоит неподвижно, повернувшись лицом к лампе. Вера сочувственно кивает головой.
«Поджигайте страну со всех концов»! — передразнил Андрей, когда Лаци замолк. — Великолепно! Но для чего «поджигать»? Кто должен «поджигать»? Ведь когда во время войны мы говорили солдатам: «Бросайте оружие», или потом, взяв пример с русских, учили их обратить оружие на подлинного настоящего врага, — наши слова имели смысл. А это что?.. У нас за плечами, казалось бы, большой опыт, а работаем мы никуда не годно. Выходит, мы ничему не научились. Надо же учитывать, что положение сейчас совсем иное, а мы применяем устарелые приемы.
