Прапорщик взмахом руки оборвал Петра.
— В Кошице? — тихо переспросил он.
— Да, там.
— А где она лежит, знаешь?
— Тюрьму знаю.
— На горе Банко бывал?
— Был как-то раз.
— Там осень такая же, как тут, — вздохнул Горкай и поднял глаза на красновато-лиловый виноград, обвивавший террасу.
— В Нижней Хутке бывать не случалось? — продолжал он допрос.
— Нет.
— А где она лежит знаешь?
— Неподалеку от Кошице, — наугад сказал Петр.
— Правильно, — кивнул прапорщик. — Там я перед войной учительствовал. Чехи… Проклятые челаки!
И он погрозил кулаком по направлению к границе. Его рябое, обросшее щетиной лицо налилось кровью. Он осушил две кружки пива одну за другой и только тогда немного успокоился.
Он стал у стола, скрестив на груди коротенькие руки, и, покусывая стриженные усики, глядел туда, где за далью должно было лежать Кошице.
Кошице… Нижняя Хутка… Чехи… Когда красная армия заняла Кошице, он до хрипоты ругал изменников. Красные ушли, пришли чехи. Когда чехи выслали его по этапу в Венгрию, он поступил в национальную армию. Чин, по правде говоря, невысокий, жалованье незавидное, но одно условие он себе, как-никак, выговорил: когда начнется война за восстановление Венгрия в прежних пределах, его пошлют на северный фронт против чехов. С тех пор прошло четырнадцать месяцев, а война ведется только с внутренним врагом. И не пушками и пулеметами, а виселицами, резиновыми дубинками, да ножами для кастрации…
Еще одна кружка пива снова вернула на несколько минут самообладание прапорщику.
— А как тебя, собственно, звать? — спросил он Петра.
— Стефан Балог. Родился в тысяча восемьсот девяносто восьмом году в Берегсасе. Отец был шорником, убит в девятьсот шестнадцатом году, в сентябре, под Добердо.
Прапорщик сокрушенно покачал головой.
— Жаль, жаль, что не бывал ты в Нижней Хутке! — вздохнул он. — А документы у парня есть? — обратился он к ефрейтору, который за время допроса не шелохнулся и не проронил ни звука.
— Дозвольте доложить: ничего у бедняги нет. Все у него челаки забрали.
— Деньги есть? — спросил Горкай Петра.
— Есть десять крон.
— Куда ехать хочешь?
— Я бы в Пешт поехал, — там наверняка какая-нибудь работенка набежит.
— Протокола не надо, — распорядился Горкай. — Пусть улепетывает…
— Давай сюда деньги, — оказал Григорий Балог, когда они отошли от веранды. — Я тебе даровой билет раздобуду. А когда ваши опять власть возьмут, не забудь, кто тебе жизнь спас!
Ночью Петр выходил с Западного вокзала в Будапеште. Он пересек Берлинскую площадь и направился было к бульвару Маргариты. Но вдруг передумал, повернул назад и левой стороной бульвара Терезии зашагал к проспекту Андраши.
С Октогонской площади Петр свернул влево и пошел по проспекту Андраши к городскому парку.
«Это тот самый путь, которым в январе девятьсот девятнадцатого года мы с демобилизованными солдатами шли к крепости. Или это было в феврале? Чорт возьми, как быстро все забывается! Демонстрация рабочих полков была третьего мая. Теперь октябрь… С тех пор прошло, значит, почти полтора года. Румыны вступили четвертого или пятого августа… Н-да…»
Он медленно шел, опустив голову. Проходя мимо полицейских постов, ускорял шаг. Пусть видят, что он торопится. Торопится домой. Стало быть, все в порядке. Он имеет квартиру, прописан по всем правилам. Просто-напросто, он сегодня немного запоздал. Самый наивный человек должен понимать, что с молодыми людьми это нередко случается.
У Миленарного памятника опять свернул влево. Перешел мост Фердинанда. Дошел до перекрестка, где улицу пересекает уйпештский трамвай. Трамваи уже не ходили. Или еще не ходили? Петр остановился и, прислонясь к трамвайному столбу, стал высчитывать, сколько отсюда остановок до городской думы Уйпешта. Один раз он насчитал одиннадцать, другой раз — девять, третий — двенадцать.
«С какой ужасной быстротой летит время!» Это был единственный верный вывод из всех его вычислений.
Усталый и озабоченный, направился он обратно к городу.
Время летит быстро, но этой ночи, казалось, конца не будет. Петр успел уже раза три мысленно перебрать всю свою жизнь. А ночь все не кончалась. Он успел уже поставить диагноз, что Советскую Венгрию погубили три промаха: роспуск компартии, отзыв с севера победоносной венгерской Красной армии и самый главный промах тот, что не дали земли крестьянам. Своими руками погубили Советскую Венгрию.
