Видя, что Асталош свое дело знает, я последовал за ним.
Он сильно постучался в окно большой избы. Внутри кто-то заворочался и засветил огонь.
— Кто тут? Что надо?
— Жандармы! Отворяй.
В избе кто-то выругался. Несколько минут спустя во двор вышел крестьянин с керосиновой лампой в руке.
— Военный постой где? — строго спросил Асталош.
— Постоя в нашем селе нет.
— А жандармы где?
— В двух часах ходьбы, в Алшодомбору.
— Чорт бы вас всех побрал! — крикнул Асталош. — Мы дезертиров ловим. Придется, значит, у тебя заночевать.
— У меня негде, — оказал крестьянин.
— Ну, стало быть, на твое место лягу. Расписку выдадим, что у тебя ночевали: сходишь в казначейство, там тебе уплатят.
— Ну, ладно уж, — проворчал крестьянин и отворил ворота.
Впустив нас, он пошел впереди, лампой освещая нам дорогу. Миновав кухню, мы вошли в горницу, где стояли две кровати, — на одной спали дети, с другой испуганно поднялась женщина.
— Не бойтесь, — успокоительно произнес Асталош.
— Жандармы, — сказал ей хозяин. — Утром уйдут.
Поставив винтовки в угол, мы уселись за стол.
— А не найдется ли у вас чего поесть?
— Трудновато.
— Мы расписку выдадим, казначейство уплатит.
— Ну, уж так и быть.
Хозяйка засуетилась, и вскоре на столе очутилась краюха ржаного хлеба и две кружки молока. Молоко было холодное, а хлеб сухой: мы поели, но не насытились.
— Давай еще чего-нибудь. Расписку выдадим.
— Откуда же? Время теперь военное… — стал отнекиваться крестьянин.
— Без тебя знаю. А почему ты, собственно, дома остался? — строго спросил его Асталош.
— Это я — то дома остался? — удивился хозяин. — Я не дома — я военнопленный, и почитай, что три года уже как здесь.
— А как же по-венгерски говоришь?
— Научился, чтоб жена не ругалась.
— Ребята есть?
— Двое. Отец старшего где-то в Сибири. Младшему всего шестой месяц пошел.
— Ладно. Ложись на кровати, а мы и на полу уляжемся.
Хозяйка отправилась за попонами, а муж ее натаскал нам соломы. На полу нам устроили постель.
— Расписку выдадим на все, — оказал Асталош.
Встав рано утром, мы умылись у колодца, и затем Асталош уселся писать расписку. Только что собрались мы пуститься дальше в дорогу, как в избу заявился нежданный гость. Крестьянин в синих штанах и высоких сапогах спрашивал, где тут жандармы.
— Меня звать Петров, Порфирий Иванович, — заявил он. — Принес малость закусить нашим героям.
В полотенце у него были большой кусок сала с красным перцем, колбаса, белый хлеб и бутылка водки.
— Отведайте, пожалуйста.
— Отказа не будет, — ответил Асталош. — За все это расписку выдадим.
— Не надо мне вашей расписки. Не ради денег даю. Душа радуется, когда охранители порядка приходят. Столько здесь шляется всяких дезертиров и бродяг, что порой за жизнь свою страшишься — того и гляди ограбят и зарежут.
— А вы разве не из военнопленных?
— Как же! Только у меня не как-нибудь, а целых двадцать гектаров удобной земли. Честно тружусь, да и жена помогает, хотя ей уже за пятьдесят. Есть у нас кое-какое добро — все сторожить надо. Только глаза отведи, мигом все растащат… Военнопленных надо бы отправить обратно по лагерям — эта сволочь больше наворует, чем наработает. А к тому же по всем дорогам дезертиры шляются, проходу от них нету. У нас бы их давным-давно всех перевешали…
Нашему хозяину этот разговор был, повидимому, не по душе: несколько раз уже порывался он прервать пришельца, но не решался, видя, что Асталош благосклонно слушает его. Мы жадно набросились на еду — давно уже нам на долю не выпадало этакое угощение. Асталош с набитым ртом только одобрительно кивал головой — говорить он не мог.
Пока мы насыщались, а Порфирий Иванович разглагольствовал об опасностях, угрожающих Венгрии, все село уже знало, что явились блюстители закона. К нам в избу один за другим потянулись крестьяне с жалобами.
— Сельский староста пособия задерживает…
— Лавочник даже по карточкам керосин не отпускает, а тем, кто заплатит подороже, тем и без карточек дает…
— А уж касательно освобождения от военной службы…
В короткое время изба наполнилась жалобщиками.
Я перестал есть — что-то стало мне поперек горла. Мне не по душе было, что Асталош собирается и бедняков провести, обещая им невесть что. Асталош меж тем выслушивал жалобы и продолжал кивать головой. Под конец его терпение истощилось, и он в сердцах швырнул карманный нож на пол.
